Премьерный спектакль Театра им. Ленсовета и дипломный спектакль режиссера Бениамина Коца «Венчание» или утопит сознание зрителя в словах, или заставит пережить катарсис, потому что история, рассказанная Витольдом Гомбровичем почти семьдесят лет назад, история про всех нас.
В России имя Витольда Гомбровича (1904 – 1969) появилось на слуху только в начале 90-х. Когда его роман «Фердидурка» впервые опубликовал журнал «Иностранная литература (№1 за 1991 г.), а вступительное слово к публикации написал литературный критик и переводчик Андрей Ермонский. «Он (Гомбрович – Прим. авт.) шокировал, издевался, раздражал, - констатировал Ермонский. – Главной его темой, в сущности, стала одна мысль: может ли человек в современном обществе существовать как таковой? Или он всего лишь производное от тех представлений, которые составляют о нем другие? Способен ли он освободиться от насилия и гнета чужих мнений о нем, или ему суждено покориться, позволить другим напялить на себя маску по их вкусам?». В равной степени это утверждение темы касается и всех трех пьес Гомбровича, из которых сам автор более других ценил именно «Венчание», написанное в 1948 году.
Поэт и эссеист Чеслав Милош называл «Венчание» новой версией шекспировского «Гамлета». Немудрено. Проблемы, что мучают главного героя, схожи с мороком в голове принца датского. И с родным домом не пойми что происходит – то ли дом, то ли кабак. И в отношениях с родителями героя качает как на качелях – то ли почитать, то ли затоптать. С невестой сплошные «непонятки» – то ли порядочная, то ли шлюха. Да и кем быть или не быть (и с кем быть) самому герою… Тут неважно, в Дании дело происходит или в Польше – это про все человечество, независимо от географии пребывающее во власти самообмана. Люди думают, что совершают свои деяния исключительно по собственному разуму, а сами идут на поводу коллективного бессознательного. Или индивидуального сознательного, но не своего – чужого. И выходит, что не только кому-то судить по делам нашим о нас невозможно, но и мы судить ни о ком не можем: все на Земле вершится под влиянием фокусов коры головного мозга, на которую влияет межчеловеческая реальность. И правят нами не наша воля, а мода, пропаганда, стадность, предубеждения… Такое вот диссоциативное расстройство человечества, доподлинно отраженное в многословной пьесе «Венчание». И тому, для кого «многА букв» противопоказано, продраться сквозь текст Гомбровича, объясняющего, что наше сознание и есть самая страшная для нас ловушка, будет непросто. Даже с учетом слаженной, ювелирной работы актерского ансамбля спектакля.
Бениамин Коц (курс Ю. М. Красовского, РГИСИ), заявивший «Венчание» к постановке еще в 2015 году в ходе режиссерской лаборатории Юрия Бутусова, решительно избавляется в спектакле от лишних персонажей и исполнителей. Из одиннадцати действующих лиц (не считая секвестированной массовки - сановников, придворных, дам, лакеев) молодой режиссер оставляет шестерых, поручая ключевые роли Хенрика и его отца-короля Игната… женщинам. Странным такое решение кажется до первых реплик Хенрика - Софии Никифоровой и первых мгновений явления Игната - Тони Сониной.
Форма существования на площадке у молодых актрис различна: Сонина доподлинно играет старость, величие или, напротив, униженность (т.е. внешние, поведенческие характеристики), а Никифорова являет собой постоянную работу сознания героя, которым коварный «черный человек» - Пьяница вертит как хочет.
Молодая актриса Тоня Сонина в «Венчании» не щадит себя, и после этой роли приходит понимание безграничности ее игрового диапазона. Старческая неуверенная походка, замедленность реакции и движений (вплоть до застывания в самых неудобных, но по-стариковски правдоподобных позах), дрожащие конечности, сиплый голос, потухший взгляд Отца-кабатчика почти моментально сменяются в ее игре горделивостью и щеголеватостью вовсе не старого Отца-Короля. Сонина, как зеркало, выражает все эмоции персонажа: растерянность, непонимание, зазнайство, презрение, горе, страх и боль, замыкающая героя на самом себе… И во всем этом нет ничего женского, суетного или нарочитого с точки зрения профессии. Есть только прямое следование автору: и нищие, и короли, и первые и последние становятся такими, лишь будучи пропущенными через человеческое сознание, диктующее манеру, форму бытия.
Хенрик Никифоровой словно скован сном, который ему видится. Его движения осторожны или ограничены невидимым коконом, взгляд напоминает взгляд человека, на которого давит низкий потолок. Все, что делает Хенрик, он делает, страдая, с оглядкой, с сомнением. Он угнетен, и принимаемые им решения не дают ему ни радости победы, ни даже облегчения. И опять – ничего мягкого, оправдывающего: Никифорова играет саму фантасмагорию управляемого извне сознания.
Пьяница Сергея Волкова, напротив, раскрепощен (если не разнуздан) и циничен, он словно рыба в воде лабиринтов сознания, по которым он направляет своего подопытного Хенрика, куда заблагорассудится. Он здесь – искуситель сродни пушкинскому бесу. «Мне скучно, бес»? Так на-ка, никчемное, скучающее сознание, получи!.. И наблюдение за превращающимися в зомби, управляемыми им людьми, за сгущением их энергии ненависти, за доведением ситуации до точки кипения – войны, доставляет ему почти физическое наслаждение.
Анна Жмаева (Мать и Королева), совершающая, как и Сонина, возрастной переход, но в женской ипостаси - от старушки к цветущей даме, и Вероника Фаворская (Маня, она же Принцесса и Служанка) используют все краски женственности от победоносного выражения лица Королевы в вычурной шляпке до девичьей покорности вжимающей голову в плечи Мани-невесты. Но сложнее существовать в спектакле, думается, приходится Фаворской, волей режиссера «поднятой» в большинстве сцен на галерею малой сцены Театра им. Ленсовета и играющей порой без партнеров.
Владо Сергея Филатова – туповатый простак. Никакой, хотя и рыжий. Анализ – не его конек, и в этой игре сознания он – не избранный, а лишь «один из толпы», он – абсолютный исполнитель чужой воли. Идеальный солдат. Ошибется тот, кто сочтет его верным другом: скажет ему Хенрик «убей себя», убьет, а сказал бы «убей вон того», и того убил бы. Его смерть – символ, предупреждение человечеству, бездумно выполняющему чужие приказы: самоубийце по приказу и плеча никто не подставит в смертный час. Так и застынет мертвый Владо на дверном косяке, что оказался куда надежнее друга Хенрика…
Фантазия художника Ольги Никаноровой простирается от холщовых балахонов до смокингов, от условной военной формы до роскошных королевских колетов и платьев. Огромный белый покров из парусящей ткани изменчив: он становится то белой скатертью (согласно Гомбровичу, как в столовой зале в Малашицах), то саваном дому Хенрика, то гигантским кринолином невесты, то сводом дворца, то куполом храма. Из постоянного здесь только польский флаг, реющий на галерее, да на сценической площадке - три абсолютно разных по стилю люстры. В «королевских сценах» возникнут трон, тревожную алость которого до поры скрывает черный бархат, пара канделябров, кубок, в нужный момент появится нож, которым покончит с собой Владо… Но атмосферу этого «Венчания» создают не декорации, не реквизит, а глубочайшее понимание режиссером и исполнителями автора, его тревоги за веками топчущееся на месте человечество. Гомбрович надеялся на то, что «Бог зарождается меж нами». Но ведь люди могут породить и дьявола.
Екатерина Омецинская
