«Зал ожидания». К. Вайль, Б. Брехт.
Учебный театр «На Моховой», малая сцена. Мастерская И. И. Благодера (РГИСИ).
Режиссер Роман Кочержевский, музыкальный руководитель Иван Благодер.
Любит Брехта северная столица. В городе, где декорации великолепных классицистических фасадов скрывают за собой бесконечные коммуналки, особенно остро чувствуется актуальность главного обличителя социальной несправедливости. Кроме того, Брехт не просто обличает, а делает это красиво, остроумно, с трепещущей сложной музыкой Вайля — все как мы любим.
Афиша спектакля.
Но такую музыку надо уметь исполнять. И здесь Петербургу очень повезло — у нас есть школа, где этому учат. Мастерская Ивана Благодера в РГИСИ воспитывает особых артистов музыкального театра, музыкально-драматических артистов, умеющих петь эту непростую музыку. В этом году готовится к выпуску второй набор мастерской, чьей недавней премьерой стал спектакль по текстам Бертольта Брехта, на постановку которого мастер пригласил режиссера Романа Кочержевского.
Первой мыслью напрашивается сравнение со спектаклем «Кабаре. Брехт» ‒ режиссер из театра им. Ленсовета, много работал с Юрием Бутусовым ‒ но сравнения не получается, спектакль существует в совершенно другой плоскости. Взяв за основу пьесу «Разговоры беженцев», Кочержевский заселил ее персонажами других произведений драматурга и наполнил ариями на трех языках (английском, немецком и французском), подчеркнув этим интернациональность заявленных тем и избежав прямых исторических коннотаций. Героями спектакля стали не конкретные Калле и Циффель, а вообще Беженцы ‒ потерянные в ужасе, в неизвестности безымянные персонажи Брехта.
Мы видим людей, которые убежали и ищут — мы застаем их в поисках свободы, спокойствия, надежды, памяти, в поисках друг друга, в поисках Бога. Мы видим и тех, кто не убежал и нашел — палача, жертву, смерть.
Из этого калейдоскопа образов режиссер составляет памфлет на четыре тематические страницы ‒ I. О свободе; II. О насилии и любви к порядку; III. Об удовольствиях; IV. О страхе перед хаосом — которые он неторопливо и задумчиво перелистывает перед нами.
При этом тема фашизма, конечно, никуда не ушла, но она потеряла привязку ко времени и перестала быть ведущей — спектакль высвечивает и семейное насилие, и религию, и государственное насилие вне зависимости от строя, и другие болячки общества, которые вскрывал Брехт — он рассказывает про глобальную социальную и жизненную несправедливость через малость конкретной человеческой жизни.
Сцена из спектакля.
Фото — Ася Гидевская.
Спектакль сценографически сложносочиненный ‒ художник Екатерина Андреева сделала из крошечного зала многоплановое пространство, вмещающее в себя и вокзал, и съемную квартиру, и клуб, и бойню, и морг. При этом оставив своеобразную авансцену со столиками для монологов, к которым по очереди выходят актеры. Дополнительного объема и фактурности добавил художник по свету Константин Бинкин, акцентируя действие филигранно выстроенной партитурой света. Дмитрий Сизов и Игорь Домашкевич расширили пространство видиофрагментами, открыв зрителям окно в море, в огромный океан и бескрайнее небо, бесконечно раздвинув границы маленького зальчика. Звуковой ряд спектакля сочинен не менее сложно. Дождь, рождение ребенка, шум кремационной печи, пение птиц — звуки насыщают действие дополнительными событиями и обстоятельствами, происходящими во внешнем мире, вынесенными за скобки, но существующими в едином пространстве с происходящим на сцене.
Все это дает некоторую перенасыщенность смыслами и знаками в каждом ритмическом ряду постановки, отчего общий композиционный ряд тяжелеет, но не ломается, а уплотняется. Такая концентрация знаков изначально предполагает вооруженный взгляд. Это как со звездным небом — издалека мы воспринимаем галактики одиночными звездами, чтобы приблизиться и увидеть вместо одной звезды их скопление, нам нужен телескоп. Так и здесь — каждая сцена спектакля становится небольшой галактикой, сложным смысловым скоплением знаков, в которое нужно вглядываться, желательно вооружившись оптикой, привычкой к расшифровке знаков, к поиску означаемого… Хотя, если нет желания вооружаться и исследовать, то можно просто полюбоваться на звезды — красиво же!
Сцена из спектакля. Анастасия Малахова.
Фото — Ася Гидевская.
И, конечно же, музыка. Музыки здесь много, но это не концертные номера. Арии в этом мире сломаны, иногда оборваны, иногда аккомпанементом может послужить стук сердца или печатной машинки ‒ как будто песни не живут в этом мире целиком, не выживают.
Перелистывать страницы этого драматического памфлета нам помогает проводник (Анна Величко), открывающий каждый тематический раздел соответствующим монологом, который не только обозначает переход, но и задает настроение, и определяет стилистику повествования, эволюционирующую от мрачного нуара до киберпанка. Особым персонажем в этом неустойчивом мире становится сам Брехт. Он везде, он растворился в воздухе спектакля и стал частью каждого актера на сцене. Но самостоятельной роли как таковой нет, поэтому актеры могут присваивать себе ее части и парадоксально становятся коллективным Брехтом, являясь при этом его персонажами.
Если смотреть без телескопа, спектакль населяют палачи и жертвы. Но, если присмотреться, все становится несколько сложнее. Большинство действующих лиц появляются и исчезают — вот встречаются знакомые по прошлой жизни люди, расспрашивают друг друга, интересуются судьбой; вот девушка вспоминает дорогого ей человека, который исчез; вот люди общаются в ресторане — мы узнаем какой-то кусочек их жизней, и они исчезают из поля нашего зрения. Но есть и эволюционирующие персонажи — например, молодая мать (Екатерина Безделе), которая сначала теряет ребенка и страдает от мужского насилия, а потом превращается в чудовище с флюоресцирующими глазами, призывающее министерство пропаганды всерьез заняться воспитанием эмбрионов.
Есть и персонажи константные, не столько эволюционирующие, сколько проявляющиеся важным содержательным лейтмотивом. Так в течение всего спектакля убирает вещи убитых людей и вытирает после них пол перепачканная кровью уборщица (Анастасия Малахова), напевающая «Salomon song» ‒ песню о неизбежности смерти. В ней мерещится кровавая надсмотрщица Ирма Грезе, безжалостный палач третьего рейха.
Сцена из спектакля. Екатерина Безделе.
Фото — Ася Гидевская.
Еще один константный персонаж — юноша с ангельским голосом (Михаил Сыромятников), появляющийся в ключевых точках ритмической композиции спектакля — в середине и в конце. Его образ ближе всего к Люциферу, падшему ангелу — невзлюбившему человека и за это отправленному в преисподнюю, но, тем не менее, ангелу — прекрасному сладкоголосому созданию. В конце второй части он поет свою арию «Lonely house» на фоне бессчетного количества вещей казненных узников Аушвица. В финале его исполнение арии «Nur die nacht» из оперы «Расцвет и падение города Махагони» гипнотизирует ритмически выверенной пластикой, уравновешенной с вокалом. От него не оторвать глаз, завороженный зритель забывает моргать и дышать. Ария приговоренного к смерти человека, который просит продлить ночь и отсрочить день, приносящий смерть, в этом исполнении читается как переход персонажей вслед за падшим ангелом в ирреальное пространство, в день смерти, который все-таки наступает с его приходом. А может быть, это проблеск надежды.
Не считая этого намека на окончание вечной ночи, надежды нам спектакль не оставляет. Бога нет, он, как известно, умер. Волшебной земли Юкали тоже нет, плывший к ней мечтатель утонул. Что делать? Куда идти? «Мы бы ушли куда-то, если бы не шел дождь», — говорит один из персонажей. Если бы не дети, если бы не работа, если бы не ипотека, если бы…, если бы…, — можем продолжить мы. Причины для бездействия есть всегда. Дождь тоже может быть подходящий ‒ почему бы нет? Казалось бы, безрадостный конец, но в глазах остается яркий свет финальной точки, которая может быть не звездой, а галактикой. И мы всматриваемся в нее.
Сцена из спектакля. Анна Величко.
Фото — Ася Гидевская.
Спектакль «Зал ожидания» получился не только очень красивым, но и философски наполненным. Остается только жалеть, что, как это бывает с выпускными спектаклями, ему предстоит очень короткая сценическая жизнь ‒ курс получит дипломы, и спектакль исчезнет. Будем надеяться, что какой-нибудь театр заберет его к себе в репертуар и продлит его жизнь.