На афише спектакля и на обложке программки точки отмечены словами и цифрами. Если эти точки соединить (к программке прилагается крохотный карандашик), получится абрис: лицо и голова с ушами. Или карта звездного неба – смотря как вести линии. Изначально зритель узнает лишь фамилии возле некоторых точек: Чичиков, Манилов, Собакевич… Цифры (иногда с уточнением – столько-то рублей, копеек, душ) означают цену купчей за одну мертвую душу либо количество оных. Некоторые имена умерших и проданных крестьян (к примеру, Петр Савельев Неурожай-Корыто или Степан Пробка) всплывают у публики в памяти уже по ходу действия.
В виде разбросанных по бумаге точек с именами оформлен и список создателей спектакля, действующих лиц и исполнителей. Из них тоже можно вырисовывать разные кривые: последовательность визитов Чичикова к помещикам – это маршрут, геометрическая фигура – созвездие… Придуманный дизайнером Даниилом Вяткиным карандашный ребус начал жить своей жизнью задолго до премьеры: фрагменты афиши выкладывали в социальных сетях, пока куски не сложились в единое, но по-прежнему загадочное целое с названием, написанным от руки неровным детским почерком.
Главная загадка в том, что Чичиковых в премьере как минимум трое. Федор Пшеничный – чаще прочих, но иногда его сменяют Сергей Перегудов и Виталий Куликов. Единого характера нет – по той детской логике, что на вкус и цвет все фломастеры разные. По логике взрослой Чичиков – это джокер, а вообще в этой игре козыри не объявлены и колода карт многократно перетасована. Важен не ключевой персонаж, а то, как он своим появлением искажает реальность (мир для помещиков уже никогда не будет прежним) и провоцирует на непредсказуемые поступки.
В прологе, когда артисты сидят рядком спиной к залу и по очереди зачитывают что-то из Гоголя, может показаться, что и сам спектакль провокативен. Для 32-летнего Романа Кочержевского, актера, режиссера и музыканта, это первая самостоятельная инсценировка и постановка большой формы. До сих пор он либо выходил на сцену (на его счету десятки разномастных ролей), либо ассистировал Юрию Бутусову при выпуске премьер предыдущих сезонов. Формально Кочержевского можно считать последователем и преемником бывшего худрука Ленсовета. Как сын на отца, дебют его похож на последние работы Бутусова: то же вольное обращение с первоисточником, тот же клиповый монтаж из якобы произвольной выборки сцен и реплик, те же цитаты из поколенческого социокультурного багажа, тот же беспардонный художественный и музыкальный эпатаж, тот же уход от душного нафталина с уклоном в левый радикализм.
Однако, будучи не мэтром, а новичком в профессии, Кочержевский-постановщик пока что защищается, а не нападает: скорее, болезненно сублимирует свое наболевшее, нежели заносчиво высказывается публично. В режиссерском дебюте он читает Гоголя между строк, делает пометки на полях.
Кочержевский работает с теми, с кем давно нашел общий язык, – еще в театральном институте или уже на ленсоветовской сцене. С теми, с кем ему интересно, кто готов за ним пойти. Это Анна Ковальчук, чья Настасья Коробочка сперва старчески шамкает и, скрючившись, смотрит телевизор, норовя прикорнуть у Чичикова на плече, а затем, постепенно разоблачаясь и распрямляясь, оборачивается соблазнительной булгаковской Маргаритой. Это Сергей Мигицко, чей Степан Плюшкин из обездвиженного одинокого покинутого старика, которому некому стакан воды подать и елку вынести, превращается вдруг в бодренького и своенравного отставного вояку-командира. Это и Александр Новиков с Натальей Шаминой, ставшие сладкой парочкой смешливых и беспрестанно милующихся Маниловых (а Новиков еще и лекцию читает: искрометная импровизация, стендап-комедия). Это и Лаура Пицхелаури – Феодулия Собакевич, в девичестве – трогательный ребенок, в замужестве – живой труп. В дуэте с Виталием Куликовым – Михаилом Собакевичем они играют смертельно уставших друг от друга супругов, что бранятся, заимствуя реплики друг у друга и из текста роли Чичикова. Это и многоликий Сергей Перегудов – Ноздрев, он же прокурор, он же Чичиков – забияка, мужлан, хулиган-двоечник, рубаха-парень…
В «Мертвых душах» Кочержевского есть киноцитаты – например, в губернаторской дочке (Римма Саркисян) грезится строптивая Лолита из американской киноверсии романа Набокова или мечтательная барышня из какой-нибудь мыльной мелодрамы, что спит и видит героя своего романа.
В плане цитирования мирового культурного наследия работа художника по свету Гидала Шугаева, помноженная на взгляд Кочержевского-художника, явно вторит знаменитому визуальному ряду спектаклей, цирковых и спортивных шоу Даниэле Финци Паски.
Мария КИНГИСЕПП