• В конце февраля известный московский режиссер Гарольд Стрелков, создатель «Стрелковтеатра», возглавил Театр им. Ленсовета. Назначение случилось после премьеры «Испанская баллада», вызвавшей dогромный интерес. С именем амбициозного Стрелкова связывают большие надежды. Похоже, Гарольд Владимирович пришел к нам всерьез и надолго: планов у него громадье. О них и о своей самоидентификации в Петербурге он рассказал Pulse.
- Разрешите поздравить вас с премьерой и со вступлением в должность главного режиссера. Как чувствуете себя на новом месте? Каковы первые впечатления?
- Первые впечатления от Театра им. Ленсовета я получил еще год назад, когда отсматривал основные спектакли, а затем в мае приступил к репетициям «Испанской баллады». Тогда сложилось и отношение к актерам, и ощущение от их работы и их возможностей. А назначению я рад. Для меня всегда один вопрос самый насущный - постоянство. Я не люблю ходить по разным театрам и ставить отдельные спектакли. Такова уж моя несовременная особенность: наперекор стандартной ситуации и современной тенденции, когда режиссеры предпочитают творческую свободу. Быть пришлым постановщиком проще - нервов меньше, никому ничего не должен, пришел, забацал нечто, кайф и деньги получил и ушел. И никаких тебе отрицательных эффектов. Но мои однокашники не работают «разовыми постановщиками» - они мучительно ищут место для постоянной деятельности, а не находя, даже уходят из профессии. Причина проста: подобных очагов осталось очень мало. Из тех, что есть, в Москве это Фоменко. И все! В Питере был Товстоногов, а теперь Додин. И все!
- Почему так происходит?
- Потому что театр - это, прежде всего, стиль. Он создается из того, что присуще только этому конкретному театру, что нельзя объяснить словами, что приходит только с личностью режиссера. Классных, мощных, тонких, эксцентричных - да каких угодно! - спектаклей на свете много. Но вот я прихожу в любимую «Мастерскую П. Фоменко» и понимаю: вот он, настоящий театр! Это определенный способ существования актеров, особый язык, магнетизм, сотканный из воздуха. Фоменко заразил нас именно тоской по этой эфемерной стильности, от которой и режиссер, и артисты, и зрители испытывают колоссальное удовольствие. Такого великого триединства, пикового счастья для любого художника, я и хочу добиться в театре им. Ленсовета - как человек, это испытавший. Вкусив красного яблочка, уже не станешь смотреть даже на гору зеленых.
- Но что же вы обнаружили в реальности? В последнее время актеров Ленсовета частенько поругивали за то, что они, мол, пошли в раздрай и в отсутствие худрука играют кто во что горазд.
- А я обнаружил тут конкретную «зараженность». Я с самого начала почувствовал их неповторимый, благородный настрой - и был очарован. Это поэтический театр-праздник. Я артистам честно и с удовольствием признался, что попал в театр легкого, воздушного актерского психологического существования. В театр не пережиманий, а именно переживаний, тонких вибраций. Актеры здесь играют какими-то верхними нотами. Не грубое «Пам-бам, пум-пум!!!» (темпераментно рычит грубым басом), а «Тинь-дили-ди-инь!» (напевает сладким нежным голоском). А какой здесь ансамбль сыгранный! Все, что я увидел, мне сразу стало близко. Я понял, что моя первая постановка должна соответствовать, и искал образно-метафорично-обобщающе-театральную, эксцентрично-психологическую историю, которая дернет за душу и за нервы и меня, и актеров. Но больше всего меня потряс репетиционный процесс. Я-то думал, что приду, как заводная обезьянка, эдакий столичный фраер, выйду на сцену перед ними, большими опытными мастерами великой петербургской сцены, и начну униженно кривляться, изо всех сил увлекать их и развлекать. Увижу скучающие лица, которым уже давно и ничего не надо, у которых время расписано на месяца вперед: репетиции, съемки, проекты... Я готовился к первой встрече, перебирал свои плюсы и минусы, гадал, чем смогу «взять». А попал в... детский сад! Потому что желание труппы воспринимать было огромное и непосредственное. Народные, заслуженные артисты буквально взлетали на сцену. Все получилось наоборот: это я сидел с важным видом, а вокруг меня бесновалась куча восторженных детей! Я актеров иной раз остановить не мог в их фантазиях, в их бурлеске! И я понял, что они играют в театр и ловят кайф от профессии. Этому нас Фоменко всегда и учил: «Играть до полной гибели всерьез, но именно - играть». А самое важное - понимать этот флёр игры. Надо показывать, что вы умираете на сцене, а не умирать на ней. Я почувствовал восторг, и у меня с театром Ленсовета случилась мгновенная любовь. Да, там сложная труппа, масштабные личности, дисциплина расшатана, но это не главное, потому что все самое важное есть в их душах: безумная тяга и открытость к живому игровому театру, которому меня учили.
- Тогда отпадает вопрос о том, приходилось ли пробиваться сквозь петербургский снобизм, камерность, скупость на эмоции и общую мрачную серость нашего сырого климата и наших сдержанных характеров...
- Обошлось. Я заявил на собрании труппы: «Дорогие мои! Я - счастливый человек!» Можно быть назначенным главным режиссером, но, как правило, мысли всегда одни: прийти и все переломать под себя. А я ломать ничего не хочу: здесь и так все едино со мной. Поэтому даже никаких сомнений и вопросов о том, что надо уехать надолго из Москвы, у меня нет и не было. Я и забыл, что когда-то жил и работал в Москве...
- Всегда интересно то, что неизвестно. Петербуржцы перебираются в столицу, а вы - наоборот, наш «московский гость». Расскажите, что будете ставить, на что делать акценты, на кого - ставки? И что хотите сказать театру, городу, зрителю, себе?
- Совместно с замечательным петербургским художником и сценографом Эмилем Капелюшем будем делать психологически-пластическую историю, очень сильно задействованную на биомеханике Мейерхольда. За основу я беру «Отелло» Шекспира, а спектакль будет называться «Мавр».
- Это же опять очень серьезно: Фейхтвангер, Шекспир...
- А я не могу не серьезно! Нет, я очень люблю комедии, но есть простой принцип: артисты выращиваются режиссером и растут самостоятельно только на хороших глубоких ролях, а не в массовках. Они должны что-то преодолеть, прыгнуть вверх, а не в сторону. Мы с актерами создаем вместе некий продукт, делаем нечто, чего еще никогда не было в их арсенале, от чего они становятся лучше и выше. Так что моя задача сейчас - брать не массой, а яркими персонажами. Я собираюсь «ударить» по молодежи, сделать на нее ставку. После «Отелло» в планах «Декамерон» Боккаччо, затем «За миллиард лет до конца света» Стругацких, возможно, рассказы Сергея Довлатова.
- 2 марта - выборы Президента РФ. Насколько, как вам кажется, русский театр сегодня политизирован? Должен ли он быть связан с политикой? Проводите ли вы в своих постановках исторические параллели, ищете ли аналогии, делаете ли намеки, расставляете ли соответствующие акценты?
- Политизированный театр? Да не дай бог! У нас все рождается в ассоциациях. В одном спектакле можно сказать сразу про всех президентов и правителей. Но не одевать же мне буквально Отелло в современный костюм и делать его «человеком, похожим на...»? Есть авторы, которые не нуждаются в фантиках наших конфет.
- Но любой драматический материал может быть привязан к современным реалиям.
- Я его привязываю к современной душе. У меня есть идея: хочу выпустить триптих. Кстати, впервые вам это говорю! Еще никому не рассказывал! Даже труппа еще не знает. Вот я сделал «Испанскую балладу» о том, как философски разделено добро и зло, как человека возносит сильное чувство. Но кто-то способен подняться наверх, а кто-то - нет. И чем сильнее любовь и светлая ее часть, тем сильнее и шире ее обратная, темная сторона, где вырастает зло. Вторым станет «Отелло» как произведение об этой темной стороне любви, о том, как мавр сам себя распалил из-за козней Яго. Для себя я называю эту ситуацию «Яго попал!» - ему, бедолаге, пришлось в три дня предоставить доказательство виновности Дездемоны. Он немного не рассчитал: не ожидала его тонкая европейская натура бурных страстей, кипящих в темной африканской душе. Это история про звериные инстинкты, просыпающиеся в человеке. А затем в нашей афише появится легкий музыкальный «Декамерон», состоящий из множества светлых историй.
- Вы чувствуете себя свободным?
- Я не могу без свободы!
- Не в смысле «что хочу, то и ворочу», а «имею силы и возможности самовыразиться в любом масштабе»?
- Фоменко очень хорошо говорил: самое страшное - это пережить свободу. Потому что свобода и вседозволенность - разные вещи.
- И как вы с этим разбираетесь?
- Я пытаюсь быть честным по отношению к своему творчеству и к себе самому. Я же молодой, активный, горячий режиссер, находящийся...
- ...в поиске?
- В утопиях: сделать потрясающий, лучший театр в городе и вообще во Вселенной. Шучу, конечно, но учтите: планы у меня самые амбициозные.
- Но это же хорошо!
- Я тоже так думаю. И пусть из ста процентов задуманного получится десять, но если эти великие цели не ставить, то зачем мне было сюда приезжать и становиться главрежем?
- Для кого будет ваш театр? В нашем городе - вы, может быть, не знаете или не обратили внимания - большую часть зрительного зала составляют женщины. Часть из них хочет получить в театре что-то такое, чего им в скучной обыденной жизни недостает.
- Ориентироваться будем не на зрителей, а на самих себя. У меня нет желания всем угодить и создать некий театральный «Макдоналдс», хотя это удобно: и дешево, и все едят. Но ради фастфуда жить не стоит. Я намерен сделать некий свой «ресторан», куда бы зритель приходил вкушать нашу пищу, с понятными и привычными вкусовыми добавками. «Попасть» во всех невозможно. Безусловно, театр существует для зрителя, но заигрывать с публикой я никогда не буду. У меня за плечами масса постановок, я знаю, как не сбиться в непонятную элитарность и ненужную эксклюзивность, но сделать качественный продукт, понятный любому человеку. А как бы я хотел, чтобы сюда на работу любой актер, костюмер, гример, монтировщик шел каждый день как на праздник, как в самый крутой театр на свете! Чтобы у него внутри все горело и пело: «Я работаю в театре им. Ленсовета - какой кайф!» И я буду искать и воспитывать своего зрителя. Чтобы пришел, посмотрел и понял: «Да, это мой театр! И что ж я, дурак, все время ходил куда-то не туда? Вот куда надо ходить!»
