Андрей Прикотенко, так ярко начинавший у нас в 2000-е, давно покинул Петербург. Стал модным, но невостребованным в родном городе. Этот сезон можно назвать возвращением. Сначала его московская премьера – «Опера нищих» – стала гостем фестиваля «Балтийский дом», а теперь и в репертуарном Театре Ленсовета появился его новый спектакль – «Русская матрица», первая большая премьера после громкого ухода режиссера Юрия Бутусова.
Судя по количеству откликов на этот спектакль, в Петербурге режиссера ждали давно, а уж на фоне вечно бурлящей истории Театра Ленсовета и Юрия Бутусова, чьи отношения любви-ненависти напоминают отношения знаменитого итальянского режиссера Стрелера и его детища – миланского Пикколо театро, острота этого возвращения приняла гипертрофированные формы. Одни – бурно хвалят спектакль, не скупясь на комплименты, другие – дают волю сарказму и критике. Хотя сам спектакль программным не назовешь. Будь он поставлен в каком другом театре или в том же Ленсовета, но в других обстоятельствах, вряд ли привлек бы такое внимание театральной общественности. Вспомните, когда последний раз комитет по культуре во главе с председателем в полном составе посещал петербургские премьеры, а Олег Басилашвили или замдиректора Балтдома Марина Беляева публично высказывались о петербургских спектаклях?
Для Прикотенко «Русская матрица» – спектакль очень личный, поэтому и за текст взялся сам, хотел сказать что-то про себя в первую очередь. Ясно, что название спектакля – «Русская матрица» – существует в оппозиции, либо же как инвариант какой-то иной матрицы. И, конечно, для Прикотенко (несмотря на антропологический бэкграунд буклета спектакля, который скорее уводит от смысла, чем направляет к нему), человека, сформированного на рубеже XX и XXIвеков, главным отражением темы остается известный фильм «Матрица». И здесь поиски самих себя, национальной самоидентефикации на материале славянской мифологии уходят на второй, а то и на третий план. Главным видится вопрос: как изменить самих себя? Не найти эту «русскую матрицу», а преодолеть ее, уйти, отказаться, освободиться от зомбирующей современной российской реальности с ее вечным подиумом (на миру и смерть красна), настолько модными, насколько и нелепыми примочками в виде гироскутеров, русскими стилизованными песнями и милитаризированным гламуром с его гомосексуальностью (куда уж без нее).
Очень трудно говорить про то, хороший или плохой получился спектакль – он очень несовершенный, рыхлый, нецельный. Смотреть его непросто, но. Но в нем есть Сергей Мигицко, блестяще сыгравший главного героя – Ивана-дурака – того избранного судьбой, кто по обыкновению должен пройти все испытания-искушения и победить. Благодаря игре Мигицко, очень спокойно и уверенно ведущего свою роль – роль наивного и уставшего от пестроты каналов и предложений простака, рваная ткань эпизодов спектакля склеивается. Не хочу сказать, что спектакль делает один артист. Случалось видеть спектакли, в которых участие Мигицко совершенно не спасало. Здесь спасает. Значит, режиссеру удалось точно попасть в амплуа, создать комфортную среду, и ею, как ни странно, оказался банальный фэшн-карнавал. Сергей Мигицко – уникальный артист, он – буффон, это редкое в современном театре амплуа. И в этом спектакле, как нигде, он эту свою буффонность воплощает, творит и бросает в зал. В его фигуре как бы соединяются потерявший все король Лир и не имевший никогда ничего за душой Шут. Его искренность, открытость, способность удивиться, поверить, делает его героем и идеальным зрителем разворачивающегося вокруг интерактивного перформанса, придавая смысл происходящему на сцене. А остальное – слабая драматургия, хорошая музыка, проекторы в глаза и видеоряд со всех сторон, сомнительные шутки, которые, впрочем, залу Ленсовета по душе, неспособность многих артистов к импровизации и вообще недостаток свободы и смелости.
Прикотенко использует стиль как обертку от конфеты – профанирует, превращает в китч, вкладывая внутрь этой обертки, подчас не связанный с ней смысл и не свойственный ей вкус. Однако хаос псевдодревнерусской тоски Прикотенко – обертка, возможно, не самая элегантная, но позволяющая, выйдя из зала, с радостью отправиться домой без всякой тоски.
