|
Два спектакля по Брехту появились на петербургской сцене с небольшой разницей во времени. Но какие же разные! Спектакль Юрия Бутусова апеллирует прежде всего к уму зрителя, режиссер действует с хирургической точностью и холодностью. Он от зрителя «далеко». Геннадий Тростянецкий в «Добром человеке» - очень «близко», очень «свой», как беспокойный сосед, который то и дело забегает в гости, усаживается на кухне и, захлебываясь словами, размахивая руками, говорит о наболевшем. Он кажется наивным в своем прекраснодушии, но он понятен. И если вслушаться в его сбивчивую страстную речь - услышишь мудрое слово неравнодушного, доброго человека.
О спектакле хочется писать осторожно. Потому что он вышел совсем недавно, ему еще предстоит «встать на ножки», разыграться, обрести уверенность и четкость. Пока он ритмически несовершенен - режиссеру придется «подкрутить гайки», внесет свою лепту в изменение ритмической структуры и зритель. Спектакль густо населен - актерам еще предстоит распределиться в нем, подлинный ансамбль еще может возникнуть. Пока «новорожденный» - существо весьма крикливое, чрезмерно пестрое, порой даже кажущееся вульгарным, тем не менее симпатичное и искреннее. В нем мерещатся будущая гармония и стройность, заразительность и оригинальность, бесстрашие и гуманистический, извините, посыл. Спектакль очень человеческий, несмотря на то, что большинство персонажей носят полумаски, превращающие лица в нечеловеческие морды. Эти полумаски, кстати, создают немалую трудность для актеров и являются одной из причин жанровой путаницы. И это, как и в спектакле Юрия Бутусова, проблема в основном исполнительская. Но не только.
Налицо желание режиссера вскрыть известную пьесу новым ключом, рассказать историю насквозь театральную, где знаменитое брехтовское остранение - лишь один из расхожих приемов. Остальные - маска, лирический монолог, цирк и еще бог знает что. Есть попытка художников возвести в принцип оформления «китайский» хаос - тут и огромный рекламный плакат с ненатурально синим небом и жизнерадостной пальмой, и игрушечный паровозик, символизирующий собой Китай, то есть составленный из всех возможных предметов, в этой стране производимых. Оригинальный пластиковый домик-лавка, где открываются-закрываются многочисленные окошки и дверки. И при этом какие-то вывески и плакатики, занавесочки и ширмы, пародийный портрет главной героини в полстены... Одним словом, масса элементов, не складывающихся в единое художественное целое, оставляющих впечатление общей нерешенности. Больше всего сцена напоминает театральный карман, где свалены реквизит и мебель от идущих спектаклей (но может, так и было задумано?). Эта куча-мала только в первые десять минут забавляет - есть что поразглядывать, художники придумали массу мелких остроумных деталей. Но очень скоро все это начинает утомлять и даже раздражать глаз. Художников, видимо, было слишком много, они «кусочничают» и не умеют отказаться от лишнего.
Это впечатление распространяется и на спектакль в целом. Все дробится и рассыпается, особенно в первом акте. Он предстает длиннющей чередой пестрых, шумных и невнятных эпизодов, из которых довольно трудно вычленить собственно историю.
Проститутке Шен Де боги, спустившиеся на землю, выделили за доброту немного денег и оставили несколько заветов в придачу. Шен Де открывает свое дело и пытается жить по этим самым заветам, помогать людям. Но очень скоро выясняется, что несчастные и обездоленные очень падки на дармовое добро, они быстро приспосабливаются и готовы откусить благодетелю руку по самое плечо. Им всего и всегда мало, этим сирым и убогим. Подлинная доброта в этом мире невозможна, она ведет к неминуемой гибели. И Шен Де приходится защищать себя, превращаясь в двоюродного брата Шой Да, свою полную противоположность. Но и это не гарантирует счастья. Шой Да в состоянии спасти бизнес, но не любовь... Нет в мире совершенства. Шен Де в отчаянии взывает к небесам - чего хотят от нее всесильные боги? Она слишком мала для их грандиозных замыслов!
Для того чтобы рассказать такую историю, нужна сильная актриса на главную роль, настоящий мощный «тягач». Она есть. Что касается всех остальных... Режиссер задает актерам довольно высокий темп, напряженный ритм, острый пластический рисунок. И актеры играют - кто как умеет или насколько успел за это время созреть. Происходящее напоминает то пьесу Рацера и Константинова, то пошловатый бульварный театр. Особенно выпирает тот стиль актерской игры, который лично я не берусь определить одним словом. Его можно было бы назвать «дать слегонца комедию». Пока спектаклю катастрофически не хватает стройности, простоты, актерской согласованности друг с другом, а самим актерам - чувства меры и вкуса. Молодым - техники и мастерства. Но может быть, все это впереди? Надежда есть.
А пока мечется по сцене разноцветная толпа. Все они не хорошие и не плохие, просто - люди. И это, в общем-то, даже концептуально, хотя с некоторыми персонажами все-таки следовало бы определиться точнее. Например, с Ян Суном, безработным летчиком. Это не просто один из толпы, он - источник счастья и причина всех несчастий Шен Де. Но кажется, что у режиссера до этого важного персонажа просто руки не дошли, а молодой актер Алексей Фокин, только начинающий свою творческую жизнь в театре Ленсовета, самостоятельно справиться с задачей не смог. Потому на премьере переорал всю роль от волнения. Актеру хочется посоветовать успокоиться, все остальное у него есть - и хорошие внешние данные, и подлинный темперамент, и какая-то неиспорченность, отсутствие сознания собственной актерской значимости. Он выглядит на сцене человеком.
Это, собственно, главное. Сцена, как известно, это увеличительное стекло. На ней всегда видна личность. И всегда безошибочно чувствуешь степень человеческой актерской отдачи. Когда личность и полная отдача соединяются с безупречной актерской техникой, уходишь из театра вдохновленным. «Добрый человек из Сычуани» дарит это ощущение. В первую очередь это заслуга исполнительницы главной роли Светланы Письмиченко.
Она тащит на себе весь спектакль абсолютно так же, как Шен Де пытается «тащить» на себе всех несчастных и обездоленных. Это непросто - морально и физически. Но Светлана Письмиченко справляется с этим благодаря мастерству и абсолютной, полной - до самого дна - личной человеческой отдаче. Ни на минуту не возникает ощущения премьерства, на сцене - живой, маленький, обожженный несправедливостью этого мира «добрый человек из Ленсовета». Лирические монологи Шен Де - это выплески подлинной, личной боли: «Люди, ну что же вы такие нелюди?!» Актрису полностью ассоциируешь с персонажем. При этом - высочайший уровень актерской техники, владение разными жанрами, невероятная скорость переключений.
Вот улыбчивая проститутка Шен Де в короткой юбчонке пузырем и нелепых ярких вульгарных лосинах ковыляет в босоножках на «гейше» (одна из симпатичных мелочей, придуманных художниками). Неудобная обувь - вполне бытовое объяснение странной походки, но Письмиченко добавляет взмах руки, сводит при ходьбе коленки - и перед нами уже китаянка (это при том, что впрямую никто китайцев не играет). В парке она - романтическая девушка в голубом, существо абсолютно воздушное и без возраста, свою любовь к летчику играет так же, как играла бы Джульетту. А когда Шен Де превращается в Шой Да, актрису в первый момент совершенно невозможно узнать - мужской костюм, отточенная, выверенная пластика механической куклы, механический же голос, безупречная точность.
Но полностью раскрывается она именно в лирических монологах. Эти монологи - главная ценность спектакля, содержательная, смысловая, эмоциональная. Они искупают весь царящий вокруг хаос и раздражающую пестроту. И они же с потрохами «продают» тех участников спектакля, кто не затрудняет себя полной отдачей.
В финале есть ощущение, что не только силы Шен Де, но и силы самой Светланы Письмиченко на исходе. И тут режиссер приходит ей на помощь. Шен Де обращается к богам-судьям, стоящим на высоком помосте. Толпа, окружающая ее, вслед за ней простирает к богам руки. Но боги снимают свои мантии, вешают их на вешалки и превращаются в обычных людей. Пустые мантии беззвучно уплывают вверх под колосники, а на сцене остается труппа маленького театра. Письмиченко поет знаменитый зонг о театре из спектакля «Люди и страсти».
В отличие от многих коллег, у меня лично не возникает раздражения из-за сходства Светланы Письмиченко с Алисой Фрейндлих, возможно даже намеренного. Потому что есть ощущение «передачи эстафеты». Потому что этот зонг - логичный финал всей прожитой за этот вечер жизни на сцене, по крайней мере, одной актрисы. Потому что она не играет Фрейндлих, а поет о театре и о себе. И ей безоговорочно веришь.
Екатерина Гороховская
Ноябрь 2008 г.
|
