В ней сидит чёрт. То есть, это я полагаю, что он там сидит. На фотографиях у Анны Алексахиной детский взгляд подведённых глаз, стильные платья и пышные кудри, приколотые к собственным пушистым волосам. Есть в этом что-то от Зудермана, от «Боя бабочек», с бабочкой в каштановых завитках. От Верочек, с их дореволюционным воздушным змеем на шёлковой ленточке, от широких - под грудь - поясов, кукольных домов, тонких рук, с просвечивающим узором прожилок, от всего этого ранимого, капризного, беззащитного, что одинаково хорошо и для немецкой Рози, и для Татьяны Репиной Алексея Сергеевича Суворина, и для трепетной Веры Павловны из чириковского «Ивана Мироныча». Сначала игрушки и банты, огни ивановой ночи и «Счастье в уголке», потом любовь, револьвер и яд. Почему-то, глядя на Алексахину, отлично представляю её в этих ролях репертуара если не Веры Фёдоровны, то Нины Николаевны Литовцевой времён Казани и Астрахани...
Алексахина, петербургская актриса конца ХХ века, могла прийтись ко двору Суворинского Малого театра и блистать в «Дачных барышнях» (Пансионъ «Rendez-Vous») какого-нибудь К.Острожского в роли Маки Махониной. Так и вижу: живописные декорации, дачники, дачницы, горничные, собаки и велосипедисты в постановке Арбатова на просторной сцене будущего БДТ. Вышла, поправив пушистый локон, отвела локоток, любимица публики, чаровница, аристократка... г-жа Алексахина. Её Мака, в меру современная барышня (на 1910 год), в меру жеманница, росла без матери, воспитывалась тёткой и теперь выбирает своего папу между генералом Ордынским и разбитым параличом сановником Сипанским. Наследственные вкусы генерала Ордынского (влечение к развлечениям) и ангельская внешность. Чёрные блестящие глаза и капризный кивок. Выбившийся из-под шляпки локон и топот стройных ножек. «Г-жа Алексахина ужасно стильно поднимается на цыпочки, отставляет правую ножку и подпирает головку! - напишет в «Обозрении театров» почтенный Абельсон. - Правда, порою она излишне злоупотребляет капризными интонациями и слезами, но всё искупает блестящий финал. Отклонив предложение студента Иванова, г-жа Алексахина с головой бросается в роман со спортсменом-англичанином Иваном Ивановичем Медяновым. Горячая искренность и глубокий голос говорят, что у этой актрисы есть сильный драматический талант... (Объявлено, что в будущем сезоне г-жа Алексахина выступит в ролях Роксаны и Нины Заречной)».
Если бы Игорь Петрович Владимиров ставил сегодня «Чайку», - то непременно нарядил бы Алексахину в хламиду и научил петь про пауков и орлов. Заставив современного остроумца наутро писать в рецензии: «Ну, вскрикивала порой талантливо... Так есть талант или нет? Понять трудно...»
Если бы у актрисы Анны Яковлевны Алексахиной не было таланта, то и говорить сейчас было бы не о чем.
Она вышла на сцену Театра имени Ленсовета ученицей Игоря Владимирова, успев поработать в кино. Там, на экране, на живописном пленере, она порхала нежной райской пташкой, и даже горячее дыхание американской трагедии было не в силах опалить пёрышки её Сондре. И на сцене театра Владимирова ей уже уготовили жить среди Мошкиных и Пряжкиных, спасать Кая, прижимать к груди муфточку, общаться с вороном Карлом, стать воспитанницей, сироткой, дикаркой, раскидывать на авансцене руки, так что на очередной нервный призыв: «А-ах, Ка-а-й!!!» или «А-а-ах, кня-я-язь!!!» какой-нибудь «князь» должен был непременно ответить: «цып-цып-цып!»
Если долго, до слёз вглядываться в неё из партера, то в голове родится поэтический образ. Это образ девочки со спичками на ёлке у Христа. Метёт снег, воет ветер, а она, в тряпье и без туфелек, падает на коленки посреди андерсеновской жестокой сказки и, вглядываясь в окошко, за которым горит очаг, сворачивается клубочком прямо на холодном снегу... только внутри её что-то пощёлкивает.
Чтобы сыграть хорошо, у Алексахиной должно внутри что-то щёлкнуть, повернуться, створки раскрыться, и вот тогда вылетит птичка. Ещё это называется - найти свой голос. Известно, что Галина Вишневская пела сначала не своим голосом. Блестящий армянин Дид-Зурабов загнал её божественное сопрано куда-то внутрь. Не хочу сказать, что у Алексахиной непременно сопрано, но на пути драматической актрисы ей тоже должна встретиться восьмидесятилетняя Вера Михайловна, что вынула природный голос у Вишневской.
Природный голос Алексахиной - это жаркие низкие «женские» ноты, которые рвутся из Сашеньки Негиной, когда она прощается с Петей. Это глухая печаль Верочки в «Месяце в деревне» - «Он меня не любил...» и ещё: «Я понимаю вас, Наталья Петровна... Не беспокойтесь... Я не долго буду тяготить вас своим присутствием...» Когда в копеечной сироте из «Нивы» в глухом приютском платьице просыпается Женщина, которую играет Актриса.
Анна Алексахина похожа на Пушкина. Скорее, конечно, на его дочку, Марию Александровну Гартунг. Но больше, конечно, она похожа на своего отца, известного петербургского конферансье-острослова Якова Кипермана. Природный характер Алексахиной (как актрисы, актрисы) - это ломака-кривляка с неуёмной детской фантазией, которая с ранних лет наряжается, представляется, снимается в кино, а, повзрослев, пробует играть иронично, тонко и грациозно.
Впервые эту блестящую особенность актёрского нутра Алексахиной заметил Олег Леваков. Он мягко окунул её капризную и ломкую природу, так и норовящую сорваться в истерический всхлип, в ироническую стихию кривого зеркала «шутки» «Петров». В этой пародии на чеховского «Иванова», со всеми штампами «атмосферы» и пережимами, с коварным Евгением Филатовым - Петровым, обвязанным оренбургским пуховым платком и с калягинскими интонациями, в этом бойком ироничном мирке, Алексахина резвилась как золотая рыбка-цзиюй. Размазав под глазами жуткие тени, она рыдала «настоящими» слезами, ломала над головой руки, пела басом про «ста-а-а-рые ли-и-ипы-ы-ы...», стонала, как подпиленная осина, увлекалась длинным и тощим Семёновым... И делала это так тонко, так грациозно, с таким чувством меры и такта, что просто диву давались.
Зная за Алексахиной эту склонность «к слезе», Олег Леваков попробовал проделать тот же фокус ещё раз, наделив характерностью и Сашеньку Негину (Алексахиной, кажется, на роду написано актрис играть, недаром Татьяна Репина вспоминалась в начале). И Сашенька - Алексахина картинно падала в кресла, передразнивала буффонного ухажёра Дулебова («Это был Гу-у-уцков, кня-я-язь...»), сучила ножками, бросалась туфелькой, умирала, шаржируя свою исполнительскую манеру, что и позволило заподозрить Негину в том, что актриса она неважная. Неправда! Сашенька, которая могла «на полу» мгновенно отстраниться, оценить, срежиссировать, посмеяться, передразнить, на сцене должна была играть весьма хорошо. Мы просто этого не увидели - Олег Леваков подсмотреть не дал. Посреди спектакля он побросал игрушки и увёл историю в другую сторону. Какую - понять было трудно. Но к Сашеньке - Алексахиной это отношения уже не имело. Тут пошли дела режиссёрские.
Режиссёр Алексахиной нужен, режиссёр...
Не имею в виду, что Алексахиной, видите ли, надо ставить все пальцы. Вовсе нет. Просто ей нужно рядом плечо, на которое можно было бы, наконец, опереться. Мужская рука, что провела бы её по всем драматическим закоулкам сложной мизансцены, выстроила бы акценты, оттенила нюансы, создала бы вокруг неё живой дышащий мир с открытыми окнами. Человек, который неназойливо заглянул бы в её глаза.
Ведь в актрисе Алексахиной - и лёгкость, и тонкость, а в кармане спрятана баночка, чтобы мазнуть гримом нос и превратиться в старуху, колдунью, взлететь на метле, взмахнуть зонтиком Мери Поппинс, отломить пальчик и протянуть леденец, баловаться нежным и ломким голосом, скакать на лошади, любить и быть любимой... И играть разные роли.
Если Игорь Владимиров решился бы, наконец, поставить «Короля Лира», то непременно поручил бы Алексахиной играть Корделию. Но Алексахина не Корделия. Не Регана. Не Гонерилья. В «Короле Лире» для неё есть только одна роль. Это роль Шута. Которому запрещено плакать.
Лена Вестергольм