О театральной лаборатории «Персоны» в Театре им. Ленсовета
Зритель любит биографические произведения. Приятно быть с классиком на дружеской ноге.
И нет ничего сложнее и неудачливее биографического жанра. В нем практически не было значительных спектаклей. Хотя много метался по сцене Пушкин, покусывая гусиное перо, а ряд композиторов в ночных рубашках кидались к роялю в полусумраке раннего утра. И хотя в жизни так бывает — кусают и кидаются, — вынести в театре это почти невозможно.
А. Мигицко (Софья Андреевна), И. Шевченко (Крамской). Сцена из эскиза «Лев Толстой. Два портрета».
Фото — Мария Петрова.
Тем более что с биографиями становится все сложнее: «гуннонизация» мира куда темнее утреннего полусумрака, никто ничего не знает и легко принимает белиберду за важную птицу, просвещение пало, гуманитарное образование тяжело больно, историзм похоронен, а год рождения Пушкина без запинки доложит редкий пешеход… Да, собственно, никто из нас ничего не знает о великих наверняка, фейков полно, а источники сопоставлять некогда. Остается включить сериал и узнать яркую цифровую неправду.
Режиссер Евгения Богинская, организовавшая в Театре Ленсовета огромный проект «Персоны», посвященный биографическому жанру, автор его, — исходила именно из идеи просветительства: рассказать молодому зрителю о великих, рассказать без китча и сериальной упрощенки, внедриться в личность каждого, поэкспериментировать с формой сценической биографии. Намерение самое благородное, вектор верный, вызывающий всяческое уважение.
Было выбрано четыре персоны и показано четыре эскиза.
«Лев Толстой. Два портрета». О Толстом. Поставила Евгения Богинская по пьесе Сергея Толстикова. Играли Анна Мигицко, Антон Падерин, Иван Шевченко.
«Парадокс Пирогова». О Пирогове. Поставил Константин Соя по пьесе Ульяны Петровой. Играли Евгений Филатов и Римма Саркисян.
«Гиперакузия». О Стравинском. Поставил Роман Кочержевский по пьесе Дарьи Гризы. Играли Александр Новиков и Ольга Муравицкая.
«Кандинский. Композиция». О Кандинском. Поставил Артем Петров по пьесе Александра Болдырихина. Играли Сергей Филипович, Лидия Шевченко, Максим Сапранов, Алена Баркова.
А. Падерин (Лев Толстой). Сцена из эскиза «Лев Толстой. Два портрета».
Фото — Мария Петрова.
Проходили круглые столы, обсуждались не только биографические штудии, но и пути привлечения к выбранному контенту молодой аудитории (неужели только TikTok’овский формат может развернуть их к Толстому?!), писались пьесы, летом проводились предварительные показы, в ноябре — декабре шли чистовые презентации совместных работ режиссера и драматурга, зал был полон, специалисты присутствовали. Но, думаю, создатели просветительского театрального проекта, поддержанного Президентским грантом, растянутого на год, не представляли, в какую бездну неразрешимостей они шагают с одним только этим словом — «биография».
Когда-то, в юности, занимаясь проблемами биографического спектакля, я испытала глубокое впечатление от небольшой книжки Г. Винокура «Биография и культура», где, в частности, он пишет о неотрывности любой персоны (воспользуемся любимым словом проекта) от большой истории. «Для историка собственные имена — только символ, указывающий на некоторые конкретные исторические положения и события. Смерть Юлия Цезаря или Павла I — для него не даты их личной истории, а даты римской и русской истории», в то время как для биографа в центре внимания находится история личной жизни героя, рассматриваемая «в связном и живом историческом контексте». Поэтому, говорит Винокур, нельзя знать, к примеру, биографию Пушкина, не зная одновременно биографий Дельвига, Куницына, Николая I и других персонажей пушкинского окружения.
Е. Филатов, Р. Саркисян. Сцена из эскиза «Парадокс Пирогова».
Фото — Мария Петрова.
А как это возможно в театре? Да никак! Грызть перо и отворять дверь приехавшему Пущину.
У того же Винокура приводится интересная мысль Э. Шпрангера (Винокур полемизировал с ним) о том, что предметом биографии (то есть эстетическим человеком) может стать не всякая персона, а так называемый «классический человек», то есть тот, чья внутренняя жизнь представляет собой «ассимиляцию жизненных впечатлений», чье творчество себя самого — результат «сознательной внутренней культуры», кто делает произведение искусства из собственной жизни. Конечно, всякий художественный человек сам творит свою биографию. А если он не принадлежит художественному кругу? Вот Пирогов, например? Вряд ли он сознательно творил свою биографию, он делом занимался.
Еще одна сложность. Биографический спектакль посвящен в широком смысле личной жизни персоны. И любой социально-исторический факт может стать содержанием личной жизни человека, но при условии, что он определенным образом пережит личностью: «становясь предметом переживания, исторический факт получает биографический смысл», и смерть Наполеона, например, будучи фактом политической истории Европы, в такой же мере является фактом личной жизни Пушкина.
И как это в театре? Только метаться в ночной рубашке и доедать перо…
Сцена из эскиза «Парадокс Пирогова».
Фото — Мария Петрова.
Предметом биографии становится не деятельность героя как таковая, а особая манера его поступков, особый стиль действования, окрашивающий судьбу. А судьба исторического = драматического героя — это «содержание личной жизни с точки зрения раскрывающейся в нем ИСТОРИЧЕСКОЙ ИДЕИ». Это не я, это все тот же Винокур, который считает: «Стилистические формы поэзии суть стилистические формы личной жизни», — и это более чем важное для биографического спектакля утверждение.
Короче, просветительство просветительством, а путь от пошлого байопика к настоящему биографическому спектаклю труден как никакой другой.
Судя по всему, от байопика как раз старались уйти, понимая, что, воплощая образ творца (любого), театр попадает «в сферу не бытовой жизни, а жизни идей, мыслей, стилистических приемов» (тоже Винокур, и это, обещаю, последняя цитата). В проекте занимались именно ими, уходя от ЖЗЛ и раскрашенных кинокартинок. Уходя, иногда забредали так далеко, что часто, не зная жизнеописания героя, мы с трудом понимали, кто он…
Наиболее цельным и интересным оказался для меня эскиз Евгении Богинской «Лев Толстой. Два портрета» по умной и остроумной пьесе Сергея Толстикова. Не в последнюю очередь потому, что в жизни и творчестве Толстого я хоть как-то ориентируюсь, и в первую — потому, что в тонко и с юмором срежиссированном эскизе замечательно сыграл Толстого Антон Падерин (а поди сыграй Льва Николаевича!). Остро, эксцентрически партнерствовали с ним Анна Мигицко (Софья Андреевна) и Иван Шевченко (художник Крамской, приехавший рисовать Толстого). Документальный текст смонтирован в художественные размышления о жизни и творчестве, а еще — показалось на просмотре — был найден отличный способ существования: герои все время смотрели куда-то вдаль, общаясь опосредованно, через туманную бесконечность, словно сосредоточенные на чем-то незримом (это незримое вполне укладывалось в философскую систему Толстого). Потом выяснилось, что актеры читали текст на большом экране у нас за спинами. Но если эскиз превратится в спектакль, я бы советовала режиссеру не лишать актеров этого задумчивого чтения, пусть и дальше разбирают письмена судеб на горизонте и будут так же сосредоточены. Это отлично контрастирует с ироничной Софьей Андреевной, у которой капризы мужа и забота о детях — не в туманной мгле, а в реальности.
А. Новиков, О. Муравицкая. Сцена из эскиза «Гиперакузия».
Фото — Мария Петрова.
Жизни Пирогова, Стравинского и Кандинского для меня лично изначально были совершенно закрытыми. И в этом точно был определенный смак. Преследовало чувство внутреннего стыда от необразованности, от незнания жизни того же Стравинского (в то время как Роман Кочержевский вел сценическое повествование будто изнутри его закупоренного сознания: никакой исторической идеи и вообще внешнего мира, только герметичный внутренний строй) или жизни великого Пирогова. На месте хирурга при этом в режиссерски тонком эскизе Константина Сои вполне мог быть писатель, которого преследуют творческие импульсы, видения, образы, а не проблемы ампутации конечностей, анестезии и гипсования в военно-полевых условиях Крымской и Турецкой войн.
Режиссерски выстроенная работа К. Сои (основа — записки самого хирурга) не касалась стилистических форм жизни персонажа как сюжета его биографии. В сценическом дыму прекрасный Евгений Филатов мучительно бился над загадкой одного вскрытия, которое не обнаружило никаких внешних и внутренних следов травматизма у жертвы побоев — кроме розовых пятен на стенках желудка. Эта фраза про розовые пятна звучала бесконечным рефреном. В дыму возникала и прекрасная дама — все женщины Пирогова вместе, — а я все ждала узнать, как хватало у этого человека сил на тысячи операций в военно-полевых условиях осажденного Севастополя, когда он работал с сестрами Крестовоздвиженской общины. Наверное, это неправильно, наверное, в этих ожиданиях я превращаюсь в пожирателя байопиков, но философской рефлексии, действие которой (как выяснилось на обсуждении) происходит в организме любимого кота Пирогова, мне было категорически недостаточно. Особенно в нынешнем времени, когда мы легко представляем себе ад войны, в котором медитативно раздумывать над розовыми пятнами просто недосуг… Конечно, эскиз назывался «Парадокс Пирогова», и, наверное, Соя хотел именно парадоксально рассказать о хирурге как о мыслителе-творце-исследователе сущностей. Но туману в прямом смысле драматург напустил с избытком.
О. Муравицкая. Сцена из эскиза «Гиперакузия».
Фото — Мария Петрова.
Роман Кочержевский раздваивает личность Стравинского, надев на двух выдающихся ленсоветовцев — Александра Новикова и Ольгу Муравицкую — одинаковые светлые габардиновые пальто, шляпы и помещая единого в двух лицах Игоря Стравинского, персонажа «Гиперакузии», в звукостудию, где он/они, половинки одного «я», как в скорлупе грецкого ореха, то есть в своем сознании, выясняют на склоне жизни отношения с собой и творчеством. Это тоже отказ от объективного изложения, это погружение внутрь творца, рефлексирующего в конце жизни от того, что не создал нового моря, а плыл по волнам старых форм, в отличие от Шёнберга. И это страдания того, кого звали «маэстро новой музыки», гения и новатора Стравинского!
В отличие от эскиза о Стравинском, работа о Кандинском режиссера Артема Петрова (вот она — посвященная реформатору, авангардисту, да что там говорить…) была сделана средствами традиционного мертвого театра, с песнями, подтанцовками, костюмировкой и полным отсутствием смысла. То есть то, что пытались нащупать в первых трех работах, оказалось перечеркнуто в четвертой. И вот уж где стилистические формы Кандинского были попраны не только общей режиссерской стилистикой, но даже изобразительно: геометрические композиции Кандинского дорисовывались на экране мультяшными подробностями, противоречившими сути формального искусства.
С. Филипович (Кандинский), Л. Шевченко (жена). Сцена из эскиза «Кандинский. Композиция».
Фото — Мария Петрова.
Вот знаете, что сейчас подумала? Отчего все-таки возникало чувство недостаточности? От отсутствия в пьесах и эскизах большой истории, контекста, параллельных судеб. Задача почти недостижимая, но участники лаборатории, убегая от объективизма (и правильно убегая) и сериальности, впали в другую крайность — крайность герметичности. Как опыт — интересно, правильно и полезно, и точно здесь предприняты лабораторные эксперименты, и точно, что эти попытки интеллектуальны и противостоят масс-медийной пошлости и афишам, на которых загримирован под разных великих творцов артист Безруков…
Лаборатория «Персоны» была, несомненно, полезна Театру Ленсовета, часто заходящему в архаические театральные тупики. А дальше — будет дальше. Важно само движение, если верить персонам, которым проект был посвящен. И еще. При всей сложности этого рода театральной деятельности, у театра таки есть даже недавние удачи в биографическром жанре: «Горбачев» в Театре Наций, «Ольга. Запретный дневник» — свободный петербургский проект, «Шварц, человек, тень» Казанского ТЮЗа.
А. Баркова. Сцена из эскиза «Кандинский. Композиция».
Фото — Мария Петрова.
Есть и высокий пример, интереснейший и удавшийся опыт — цикл биографических спектаклей Кристиана Люпы, так и названный: «Персоны». Одну из персон — «Персону Мэрилин» — мы когда-то видели на «Балтийском доме», это было сильное и свежее впечатление.
Короче, есть куда двигаться длинной веренице наших драматургов и режиссеров, ведомых Толстым, Стравинским, Пироговым и Кандинским…