Театр имени Ленсовета, отстоявший режиссера Бутусова в отчаянной борьбе с предыдущей версией комитета по культуре, выпустил долгожданную премьеру шекспировского «Макбета». Творческий отчет оказался исчерпывающим: многонаселенный спектакль длится почти шесть часов, следы тяжелого труда видны буквально в каждой сцене — так что вопросы о «нецелевом расходовании» времени штатного главного режиссера отпали совершенно. Пришел черед других вопросов.
Однако и их задавать не вполне корректно. Ну что значит: «При чем тут Ален Делон?» (огромный портрет которого украшает сцену в прологе). Очевидно, что спектакль Юрия Бутусова — сценическое воплощение его личных снов и ночных кошмаров, и судить их по «дневным», рациональным законам, было бы невежливо. Мало ли, что человеку может присниться.
Имеет право признанный художник дать волю своим подсознательным видениям? Да не то слово. По мне, так даже и обязан. Может ли он себе позволить продолжать грезить, вовлекая в процесс материализации своих фантазий других сотрудников (по примеру начальства увлекшихся производством собственных кустарных галлюцинаций) — а вот это уже зависит от качества созданного сценического текста. Оно, в общем, для спектаклей Юрия Бутусова довольно традиционное. Примерно то же самое он делал и тогда, когда всем казалось, что его произведения стоят на иных — не сновидческих — основаниях. К тому же успех сатириконовской «Чайки» (получившей «Золотую маску» за лучшую режиссуру), спектакля, в котором, как надеялись московские коллеги, Бутусов прощается с молодостью и позавчерашними представлениями об авангарде, вдохновил режиссера на продолжение «чайкоподобных» опытов. Молодость не кончается — надо только включить музыку погромче, а авангард, чем вторичнее и провинциальнее, тем лучше. Живее как-то, задорнее. Да и народу больше нравится (в отличие от актуального искусства, с восприятием которого в городе по-прежнему непросто).
Помимо Алена Делона (у которого один из героев панибратски прикуривает сигарету), в спектакле имеется несколько Макбетов (один из них — бывший Дункан), четыре молоденькие ведьмы (одна из них — леди Макбет), медведь, собачка, Майкл Джексон и Александр Новиков. Сцены, перемежаемые интермедиями собственного сочинения, идут в произвольном порядке, многочисленные танцы (в хореографии Николая Реутова) прерываются неохотно и ненадолго, с неба падают автомобильные покрышки. Медведь кого-то насилует на пиршественном столе. Лаура Пицхелаури (леди Макбет), когда не танцует, то позирует. Актеры заняты перетаскиванием мебели и экстатическими пробежками.
Хорошенькие ведьмочки дезабилье, кокетливо прикрывая голую грудь ручками, могут бесконечно долго сидеть на сцене, слушать песню и молча улыбаться. Или бегать вокруг одного из Макбетов, поливая его водой из лейки. Это, надо полагать, режиссеру снится приятный сон, расслабляющий такой. А то вдруг на сцену выйдет артист Новиков в кудрявом парике и станет делать вид, что он капризный концертирующий пианист. Так в соннике и записано: «Новикова
видеть — к смешному». Или окровавленный Виталий Куликов в бумажной короне и простыне на голое тело лихо пронесется над сценой на канате. Это, вероятно, из области кошмаров.
Апофеозом зрелища становится массовый танец где-то посреди действия, особенно тот его дивный момент, когда на сцену вбегает сам Юрий Бутусов и принимается отплясывать вместе с актерами. То же, говорят, было и в «Чайке». Этот испуганный вспрыг нелегко выдать за неконтролируемый выброс эмоций, но, по-видимому, приходится, иначе неловко.
В режиме «быстрой перемотки» «Макбет. Кино», пожалуй, могло бы быть даже забавным. Там встречаются эффектные картинки. Звук тоже многое портит: за пять с лишним часов, видите ли, попадаются целые куски шекспировских сцен, даже монологи кой-какие. И вот в этих эпизодах, режиссерски решенных по-детски наивно и сыгранных либо попросту невнятно (теми, кого учили прятаться за манерой говорить впроброс), либо по-школярски слезливо и надрывно (в «трагических местах»), — спектакль прокалывается до боли очевидно. Неизменные отбивки под известным анекдотическим девизом «Пренебречь, вальсируем!» (а также в его более радикальном варианте) механическим образом добавляют энергии туда, где нет смысла. Никак не восполняя зияющий недостаток последнего. Героические усилия сторонников спектакля по интерпретации каждого отдельного эпизода страшно трогательны, но не вполне достаточны: общими усилиями удалось, кажется, установить, что убивать нехорошо. Пожалуй, я подумаю над этим.
Один из излюбленных предметов интерьера в этом спектакле — зеркало. Однако излишне воспламеняться насчет «системы отражений» не стоит: система (сложносочиненная, развлетвленная, укорененная в шекспировской поэтике) — это, извините, у Коршуноваса в «Гамлете» (и то не без изъяна), а здесь — это два актера, которые с горькой нежностью глядят на самих себя, дескать, как же так? Да и то верно. Но даже такой простенький акт опоэтизированного самолюбования воспринимается с энтузиазмом: режиссер все-таки что-то имел в виду, бог ты мой, он додумался до двойников! Это ничего, что приему как таковому уже не один десяток лет — массовая публика как раз до него дозрела. И теперь наслаждается изысканной новизной ощущений.
В коммерческом успехе спектакля сомневаться не приходится. А там, того и гляди, и высокие профессиональные премии не за горами. С формулировкой «за непомерно раздутое простодушие».
Лилия Шитенбург