Top.Mail.Ru

НЕ КЛЯНИСЬ НИЧЕМ ИЛИ КЛЯНИСЬ СОБОЙ

Мария Кингисепп,- «Театр +», 2024, № 50, декабрь

Театр имени Ленсовета выпустил премьеру Марии Романовой «Ромео и Джульетта» по одноименной трагедии Уильяма Шекспира.

 

У постановки не определена жанровая принадлежность — означено лишь «реконструкция». Слово это не только определяет специфичное, субъективное отношение создателей к материалу, но и как нельзя лучше характеризует непринужденный способ его подачи.

Режиссер в своей фирменной манере — слегка медитативной, задумчивой, полупрозрачной, но в то же время внутренне сконцентрированной, собранной, честной и ненавязчивой — действительно реконструирует: классическую пьесу Шекспира, хрестоматийный перевод Пастернака, вековые междоусобицы человечества, неподдельную искренность первой любви. А эпиграфом выбирает жизнеутверждающий 55-й сонет Шекспира в переводе Маршака.

Коррелируя с сонетом, в спектакле преобладает элемент зыбкости, неуловимости момента счастья — при мучительной тягучести периода горя. Все словно в тумане, будто бы во сне: и ускользающие ощущения, и пятна красок, и вспышки эмоций, и стадии депрессии —  отрицание, гнев, торг, апатия, принятие — у каждого персонажа в собственном порядке.

Художник Валерия Камольцева выбрала основные классические цвета. Само пространство сцены темное, в оттенках черного и серого. Темны угрюмые железные клетки, что прикидываются то средством передвижения (кресло-паланкин для знати), то недвижимым (башня-вышка с балконом), то движимым (карета-кабриолет) имуществом. Здесь сплошной воздух, уводящий в бесконечные ледяные космические дали, заиндевелое железо, касаться которого холодно и больно. Дышать вроде можно, но запаса кислорода маловато. Двигаться не очень удобно, сидеть на металлической мебели жестко. Вообще жить неуютно и зябко.

Персонажи носят черное или серое с белым, желтым или красным. Костюмы преспокойно сочетают исторические элементы с повседневными сегодняшними: вот бальные платья в пол и модельные туфельки, парча с органзой и фраки по фигуре, а вот драный растянутый свитер, футболка оверсайз, бомбер, косуха, шапочка бини — словно модный стилист всех одевал.

Ромео и Джульетту играют красивые молодые актеры Сергей Филипович и Алиса Рейфер. Их выразительный сценический дуэт сложился еще в студенческую пору в Институте кино и телевидения на курсе Анны Алексахиной, затем заметно окреп в детском спектакле Марии Романовой «Сказка о мертвой царевне и о семи богатырях». И если текст Пушкина Филипович и Рейфер произносят академично и светло, по характеру звучания — плавным легато, то в спектакле взрослом язык Шекспира и Пастернака, переложенный на театральный язык Романовой, звучит у них острым, колким, звонким стаккато.

В целом молодежь в спектакле интонирует вполне современно. Взять хотя бы знаменитую реплику «О, не клянись луною, в месяц раз меняющейся». Джульетта-Рейфер проговаривает ее так горячо, словно чтит астрогороскопы, живет по лунному календарю и всерьез опасается ретроградного Меркурия. Здесь и фраза «не клянись ничем или клянись собой», и глагол «кликни», и многие другие слова, оставаясь в контексте оригинала, звучат актуально.

Подобный дозированный реализм сбивает вековую пыль и пафос с великого материала, взбадривает даже того зрителя, что готов был вздремнуть в кресле под ритмичный стихотворный размер текста. Действие то и дело встряхивает: свет, звук, темп изменяются часто и ощутимо, чем вызывает смены состояний по обе стороны рампы.

Меркуцио (Иван Шевченко), Бенволио (Максим Сапранов) и Ромео — золотая молодежь, беспечные мальчики-мажоры «на расслабоне», обалденно «прикинутые». Пока события не ставят их перед взрослым выбором и нешуточными дилеммами, они — паяцы, кривляки, энерджайзеры. Вокруг них скучные взрослые либо неинтересные чужаки. Всем на всех по большому счету наплевать, важна только вражда кланов как сверхидея, сверхзадача. В целом же каждый — один из многомиллионной толпы жителей мегаполиса, муравей в огромном лесу, винтик в бездушном механизме, иголка в стоге сена, часть биомассы.

Против этого бунтует юношеский максимализм. Парни не желают драться по приказу или мириться с участью серости. Леди Капулетти тоже не готова быть просто дамой света. Римма Саркисян делает из матери Джульетты самовлюбленного нарцисса, сбрендившую светскую львицу — не первой свежести, зато первозданной жестокости. Она резка, категорична и эгоцентрична. Не жена, не мать — стерва. Будучи хореографом спектакля, Саркисян сочиняет энергичную сцену престранного, на грани безумия, бала-маскарада. Простота движений роднит его с дискотекой, страсть — с танго, эмоция — с сексуальной энергией. Ее героиня на этом балу и распоряжается, и солирует, и пускается во все тяжкие.

Ряда персонажей и массовки в спектакле нет, поэтому в жутковатом угаре танцует большинство действующих лиц, логично исключая герцога, брата Лоренцо (Александр Крымов) и Монтекки (Алексей Торковер), но нелогично включая кормилицу (Галина Журавлева). Впрочем, сия деятельная и деловитая особа ведет себя достаточно «эмансипэ» для участия в подобных мероприятиях. Гости и хозяева отплясывают словно на костях, так дико и отчаянно, будто пируют во время чумы, что уже взяла оба семейства и превратила всех чад и домочадцев в беснующихся призраков.

На столь странную дискотеку инкогнито пробирается Ромео, и его судьбоносная встреча с Джульеттой во время музыкального номера выражается как раз пластическими средствами, а подчеркивается по Станиславскому — этюдным методом «молча вдвоем». В целом все существование пары главных героев, с момента знакомства и в процессе познания самих себя и окружающего миропорядка, выстроено на контрасте: они — сама искренность, а мир вокруг — сама грубость. Сценические бои поставлены Максимом Пахомовым тоже как зрелищный танец, в котором драка демонстрирует: злоба может быть красивой и живописной, размашистые движения — изящными и завораживающими. Освободиться, очнуться от этих чар можно двумя путями: либо у тебя разбит нос (и торчат смешные затычки от сочащейся крови), изодрана в лоскуты и окровавлена рубаха (что драться, что отступить одинаково стыдно),  - либо ты труп (а вот это уже непоправимо).

Музыка и пение кажутся стилизованными под средневековые, однако неуловимо переходят то в рок, то в рэп и обратно к гармонии благозвучия (музыкальное оформление Даниила Колотова, выпускника актерского курса Анны Алексахиной в КиТе).  Видеохудожник Игорь Домашкевич в тандеме с художником по свету Игорем Фоминым (у обоих солидный опыт в самом широком творческом диапазоне) свободно обходятся с современными технологиями, создавая мультикультурную картинку. Применяя светотени, чередуя черно-белое кино с видеомэппингом, оживляя фрески, преобразуя репродукции картин и гравюр, пуская то русские, то английские субтитры, в которые не обязательно вчитываться, перебирая цветовой спектр фона для силуэтов фрагментарного теневого театра, оба Игоря создают мистический, неосязаемый мир спектакля. А комплекс визуальных элементов, в свою очередь, создает ощущение иллюзии, сна, в который действие, как мы заметили, не дает публике погрузиться буквально. Но все же кажется, что ты именно спишь и частично сновидение запоминаешь. И хочется закрыть глаза и пересмотреть, чтобы побольше понять и что-то, возможно, додумать.

В начале и в конце спектакля на сцену выходит Михаил Боярский в образе Эскала, герцога веронского. Он здесь — раскаявшийся грешник и растерявшийся судья. По нраву и долгу справедлив, но на деле вовсе не суров. Осознает, что чрезмерная мягкость в непротивлении злу насилием привела ко многим жертвам. Неуместное милосердие, стремление всех понять и простить, роковое промедление с решительными мерами очевидно терзают его. В финале знаменитой репликой «Нет повести печальнее на свете, чем повесть о Ромео и Джульетте» Эскал-Боярский надтреснутым голосом закольцовывает историю, а задумчивой интонацией с нотками той самой печали переводит ее в разряд бесконечности. Дескать, любовь, как и ненависть, были и будут всегда — как и нарушение всех заповедей и всяческих норм.

Спектакль погружает во мрак и зло, но тоскует по свету и добру. Используя один из самых известных сюжетов о человеческой глупости, он транслирует: жизнь — штука очень хрупкая. Романова предлагает реконструкцию как переосмысление — и подразумевает перезагрузку.

 

Мария Кингисепп