Ася Волошина — один из самых востребованных драмаходов (выпускников драматургической мастерской Натальи Скороход), автор, отмеченный не только критиками (ее тексты неоднократно входили в шорт-лист таких драматургических конкурсов, как «Первая читка», «Ремарка», «ЛитоДрама» и многих других), но и режиссерами. Пьесы и инсценировки этой хрупкой девушки уже доросли до императорского Александринского театра («Оптимистическая трагедия. Прощальный бал», режиссер Виктор Рыжаков) или МХТ им. А. П. Чехова, где готовится постановка «Человек из рыбы» (режиссер Юрий Бутусов). Но, может быть, самую широкую известность публике принесла акция «Мама» в исполнении Бутусова. Возможность увидеть культового режиссера в камерном пространстве и с его помощью услышать этот пронзительный текст многих привела на Малую сцену Театра им. Ленсовета, а через эту встречу — к текстам Волошиной. Именно на Малой сцене впервые был показан эскиз Евгении Богинской по пьесе «Тело Гектора», который и дошел через год до полноценного спектакля.
Текст пьесы насыщен цитатами: Лермонтов, Баратынский, Грибоедов; конечно, Гёте; без оммажа «Макбету» сейчас практически никуда; и даже сама Волошина. Богинская создала сценический текст по тем же правилам: к литературному цитированию присоединяются песни разных эпох, отсылки к фильмам. Собственно, структура спектакля устроена по принципу иронической компиляции. Постмодернизм, помноженный на постмодернизм, снял «горечь», заявленную жанром пьесы (Волошина обозначила ее как «горький стеб»), оставив на сцене иронический взгляд на расхожее представление о кинематографе, легенды, которые возникли вокруг того, как и из чего он устроен, и, конечно, на режиссера-демиурга. Впрочем, не все из заявленных драматургом нюансов увидят и «прочтут» зрители: в тексте Волошиной есть ложный финал и настоящий. Спектакль Богинской останавливается на ложном. Последний элемент авторской иронии исчез, видимо, оставленный на откуп зрителям — пусть сами решат, как должна завершиться эта составленная из кинематографических штампов история.
Сцена из спектакля.
Фото — Ю. Смелкина.
Музыкальность текстов Аси Волошиной раскрывается довольно прямолинейно — постоянное взаимодействие с различными видами звуковой организации определяется первым выходом Александра Новикова на сцену. Словно не для зрителей, про себя, исполняет он вполголоса (но в микрофон) знаменитую песню 70-х «Там, за облаками». Стоит сразу отметить, что здесь волей-неволей возникает ассоциация со спектаклем Юрия Бутусова «Город. Женитьба. Гоголь», в котором Новиков так же задушевно поет с другими женихами советскую попсу. Конечно, можно пойти дальше и соотнести эту песню с фильмом Антониони «За облаками», в котором исследуется и тема любви, и тема творца, но более в спектакле ничего о нем не напоминает. Впрочем, ассоциация со спектаклем Бутусова тоже никак не разворачивается. Так что будем исходить из того, что этот пролог задает вектор музыкальности. На сцене кроме трех актеров все время присутствует Олюшка Тихая, аккомпанирующая действию на старинном инструменте — виоле да гамба. Анна Жмаева в роли Маргариты находится в постоянной связи с музыкой. Она поет, читает ритмический отрывок, танцует — именно ее существование на сцене преимущественно сопровождается живым звуком. Елена Валерьяновна А. (Анна Алексахина) — демиург, Мефистофель в юбке, загадочный персонаж, который то ли знает все обо всех, то ли творит их судьбы прямо в процессе, — она создает музыкальность. Небрежное постукивание камней друг о друга в ее руках сразу задает ритмическую организацию происходящего. Ее стильность, неопределенность возраста рифмуются с неопределенной идентификацией музыкального ряда — он варьируется от средневековых мотивов до современных электронных ритмов (композитор Sasha Raskin).
Сцена из спектакля.
Фото — Ю. Смелкина.
Аркадий Николаевич К. (Александр Новиков) в жизни по Богинской музыкальности лишен, она приходит к нему только во сне. Его сон, кстати, не только «звучит», но и дублируется движущимися титрами за спиной артиста. Подсознание учителя-словесника жаждет художественных образов, он умеет их ценить (сразу отреагировал на прочитанный Маргаритой отрывок из поэтической драмы Волошиной «Лестница Ламарка»), но в жизни этого не хватает, вот и ищет он поэзии, романтики, смерти. Елена Валерьяновна подозревает его в суицидальном намерении и делает все, чтобы не дать привести это в исполнение. Упрекает в том, что он собирается заплыть на автомобильной камере в море, а затем проколоть ее. Надутая камера и впрямь стоит у стены весь спектакль, но Аркадий Николаевич ни разу не берет ее в руки. Действительно ли она знает его тайные помыслы или, скорее, формирует их? Он — учитель, любитель Баратынского, которого «в ЕГЭ нет», нелепый, простой, ведомый, то трогающий, то раздражающий этим. Был ли этот спектакль попыткой двух молодых девушек осмыслить принцип существования такого известного типа советского и постсоветского мужчины? Или они стремились изучить роль Женщины-творца, соблазнительницы, провокатора, сносящего с ног шторма? Судя по набору сценических средств, основной темой режиссера становится все же кино — и камера (на этот раз уже с объективом) снимает, давая на задник отличные, достойные полнометражного фильма крупные планы Александра Новикова, и какая-то запись все время проецируется на темную стену — что именно показывают, не разглядеть, но присутствие идущего кино ощущается. И сон, смонтированный как вставная киноновелла. И, конечно, постоянно упоминаемая профессия режиссера, вокруг которой и крутится сюжет. Но живое присутствие Алексахиной и Новикова оказывается мощнее, переигрывает поднятую тему.
Говорят, за два дня предпремьерных и премьерных показов финал несколько раз менялся. Наверное, режиссер все еще ищет нужное решение. А Александр Новиков неоднократно говорил, что имеет смысл ходить на спектакль после 8-9 показа — именно к этому моменту роль осваивается окончательно. Что ж, подождем.