Из интервью М. Павича.
Идеальным можно было бы считать текст, который роится и разветвляется, как наши мысли или сновидения. Вот почему я решил, что моя проза должна иметь интерактивную нелинейную структуру... Я предложил читателям комбинированное чтение. Коротко поясню. Мой роман «Ящик для письменных принадлежностей» имеет два завершения - одно в книге, другое в Интернете. В книге указан электронный адрес, и каждый, кто хочет, может совместить чтение книги с чтением финала романа в сети Интернета. Добавлю, что хотят многие. Две главы моего романа «Звездная мантия» существуют только в Интернете. В книге их просто нет.
От автора.
Присоединяясь к интерактивной концепции чтения М. Павича, сообщаю: то, чего не хватает в этом тексте, читатель «ПТЖ» может найти под большим камнем у дома № 30 на Моховой улице Петербурга (www.mohovaya.ul), а также в моих сновидениях и мыслях. Начало и финал статьи существуют только в том случае, если во время спектакля «Кровать для троих» идет дождь. В случае мокрого снега их просто нет.
Комментарий М. Павича к пьесе «Кровать для троих».
В различных традициях герметизма Лилит - это воплощение женщины особого типа. В астрологии она выступает как обозначение альтернативной судьбы Человека. В греческой мифологии двойником Лилит является Эмпуза. В соответствии с еврейской традицией Лилит - это первая жена Адама. Из-за неравенства между Лилит и Адамом (особенно в постели) Лилит бросила Адама. Бог послал трех ангелов, одного из которых звали Снглф, чтобы они убедили Лилит вернуться к Адаму, который очень тосковал по ней. Ангелы пригрозили Лилит, что, если она не вернется к мужу, все ее дети, сколько бы их ни было, погибнут. Лилит не послушалась ангелов и стала жить с богом подземного мира Белиалом, а после него и с другими любовниками. Все ее дети действительно погибли. Возможно, следы истории об исчезнувших детях Лилит и Адама сохранились в мифе об Атлантиде.
Во всяком случае, человечество появилось только благодаря второму браку Адама, браку с Евой. Соперничество между Лилит и Евой достигало космических масштабов.
Дополнение автора к комментарию Павича.
По одной из легенд, Бог сотворил Лилит из той же глины, что и Адама, поэтому-то она и убеждала Адама, что они равны. (Есть сведения, что равноправная Лилит не желала быть в постели снизу, под мужчиной.) Не сумев добиться равноправия, покинув Адама и улетев, Лилит стала проклятием новорожденных, и у нее самой, по одному из преданий, ежедневно умирало сто детей. Амулеты и заговоры рожениц против Лилит должны были обязательно содержать имена трех ангелов, пытавшихся вернуть жену Адама в лоно семьи. Лилит фигурирует в каббале как Первая Ева, и благодаря интересу к каббалистическим книгам в эпоху Возрождения Лилит из ведьмы превратилась в образ прекрасной, неотразимой женщины.
Все это я к тому, что Владимир Петров поставил в театре Ленсовета спектакль по пьесе М. Павича. Посреди бульварного театра, каким позиционирует себя «Ленсовет», под адюльтерным названием «Кровать для троих» (чем не «Любовь до гроба»?) выросло замысловатое экзотическое растение - интерактивный показ «краткой истории человечества с пением и стрельбой».
Что такое «интерактивный» в данном конкретном случае?
Павич пишет: «литературу в будущее ведут не писатели, а читатели», их активность в диалоге с материалом. Структура его пьесы такова, что в ней все время идет (точнее - имитируется) импровизационная игра с залом, от ответов которого якобы зависит путь истории человечества или хотя бы судьба спектакля, например, будет ли вообще играться третий акт. Милый толстый Снглф (Александр Новиков), которого Лилит назовет ангелочком и который окажется ангелом, не просто ведет демонстрацию шуб. Он играет со зрителями, обещает призы, оттягивает исполнение песенки, а потом поет ее неправдоподобно тоненьким, нежным, ангельским голосом.
Но что нам интерактивность Павича, когда театральный критик по определению существует не в диалоге, а в полилоге со спектаклем.
- Павич «читает» (интерпретирует) апокриф об Адаме, Еве и Лилит - необычайной женщине, дочери которой названы у него «сладкими атлантками», следовательно, их мать - дитя исчезнувшей Атлантиды, непобедимость которой передалась и ей в виде победоносной женственности.
- Петров «читает» (интерпретирует) текст Павича.
- Я «читаю» спектакль Петрова.
- Читатели, а среди них Павич и Петров, «читают» меня.
К постмодернистской смеси всех мифов и миров у Павича прибавляется театральная игра, изысканно, весело, ритмично и легко аранжированная Петровым, невесомая музыка, пропитывающая действие, экзотические костюмы Фагили Сельской (философский концепт у Павича притворился показом мод в современном меховом ателье, так что становится важен визуальный смысл каждого костюма). А сколько прибавляется еще в моем нелинейном сознании (чтобы не сказать сновидении)!
В нем пересекаются:
- Контекст творчества М. Павича.
- Контекст творчества В. Петрова последнего десятилетия с его тягой к выяснению первоосновных смыслов христианских категорий, а теперь и «постмодернистского апокрифа». Петербург мало знает Петрова, хотя «ПТЖ» пристально следил за его творчеством в Омской драме последних лет. Несмотря на это, вопрос на премьере: «Петров... это какой? Из „Зазеркалья" что ли?» Граждане, посещающие показы мод в театральных ателье! Читайте «Петербургский театральный журнал»!
- А кроме того, я помню стихотворение Марины Цветаевой («Как живется вам с другою?.»), которое в трудные минуты выучивает наизусть каждая наша женщина. Это стихотворение на миг возвышает любую, присвоившую его, и ненадолго дарит ей спасительно уверенную осанку неповторимой Лилит. Так что мосты от погибшей Атлантиды до Павича и от Павича до меня оказываются сведены не к пяти утра, как на Неве, а гораздо раньше. (Стихотворение я помещу в конец текста - на случай мокрого снега, при котором может отсутствовать финал статьи.)
А поначалу ничто не предвещает интеллектуальных спазмов, всегда связанных с тяжелым и медленным чтением книг Павича, в которых мне часто трудно разделить истинные прозрения гуманитарного ума и филологическое графоманство переобразованного писателя.
Зал театра Ленсовета простенько поделен надвое длинным подиумом для демонстрации мод. На темной сцене в жестком свете - бледное, нервное, довольно простое мужское лицо. Сидя на стуле, Он маниакально повторяет: надо постоянно изгонять из себя дьявола, на выдохе произнося заповеди. Он выдыхает воздух, демонстрируя, как очищается при этом его дух. Хочется сразу повторить за ним...
Но тут появляется Она. Роскошная дива в черном трико. В руках... нет, не пошлое, прозаическое райское яблоко, а соблазнительно-желтый, эстетский лимон. Начинается изумительно красивый танец рук и ладоней двоих, между которыми скользит и перекатывается лимон, а потом Она провокационно выжимает Ему в рот кислый сок, и Он убегает.
Он - Адам (Олег Федоров). Безликий, прозаический, похожий на любого мужчину, живущего повседневной, унылой, будничной семейной жизнью. Кажется, что под пятнистой защитной формой капитана армии у него мятые синие трусы (вариант - фланелевые кальсоны на случай холода) и шершавая майка с растянутыми подмышками. Он таков, каковы его многочисленные потомки - унылые женатые работяги.
Она - Лилит.
Эту роль - теоретически - нельзя сыграть. Как сыграть то, что не воплотилось, по определению не могло воплотиться ни в одной из дочерей Евы? В Лилит присутствуют качества, которые были отвергнуты историей человеческого рода. Она
редкостно обольстительна, умна, красива, свободна, талантлива, деловита, чувственна и не знает никакого закона кроме закона свободной любви. Разлюбила Адама - встала и уехала с любовником в Киев. Безвозвратно. Или без любовника - не все ли равно! Ей постылы патриархальные законы житья в скучном законном браке, но ей неведомы и законы материнства: Лилит бросает своих дочек потому, что они рождены не в полете любви, а в будничной кровати с Адамом. «Как ты думаешь, сестренка, неужели мне из-за детей возвращаться к мужу, хотя я его не люблю?» - обращается она к одной из зрительниц. Но что может сказать ей прапрапрапрапрапрапрапрапрапра...внучка Евы, не совершающая этот шаг уже много веков? Тогда шаг должна сделать Лилит, хотя ее дочки-атлантки - плоть от ее плоти: уже с детства отрицают скучную математику отца и готовы к бунту. Но Лилит женщина, а не мать. (Матерью будет Ева, и Каин убьет брата Авеля.) Лилит стареет в своих снах от нелюбви к Адаму, ей снится, что она теряет невинность с кем-то другим - и разве так можно жить? Нельзя! Это «дочери Евы» будут много тысячелетий стареть в своих снах, карауля мужей, сидящих «в клетках осуществившейся любви», и не имея воли улететь, а Лилит не хочет «быть у него уборщицей, и кухаркой, и сиделкой, и шикарной валютной шлюхой, и одновременно трепетной матерью его дочерей». Лилит лучезарно уверена в своей силе, жестоко хитроумна и драматически одинока: ей не под стать никто. Она - королева в мышином царстве (серая мышка Ева и «щелкунчик» Адам). Она бесстрашно - ведь смерти нет - творит свою жизнь, как праздник, она победительно властвует в игре и интриге, влюбляя в себя даже ангела Снглфа и с презрением глядя в зал: что, вот такими будут женщины? Род людской? Ей смешно глядеть на людей, потому что она - нечеловеческая женщина.
Конечно (опять же - по определению), потомок Адама и Евы Милорад Павич в своих интеллектуальных фантазиях пользовался только «земной глиной», и все же кто из актрис способен нарисовать собою в пространстве сцены столь пленительную и сложную Лилит?
Петров назначил на роль Анну Ковальчук. Теперь на вопрос, что это за актер, принято отвечать: «Помнишь, который в том сериале...». Последствия мыльных сериалов для неокрепших актерских биографий взбухают неприятными пузырями, и про актрису, сыгравшую такую роль, приходится объяснять: А. Ковальчук - это следователь Маша из сериала, названия которого я не помню точно так же, как и названий всех других сериалов. Соответственно, в современном массовом сознании она - героиня, и, надо сказать, некоторые данные к тому, чтобы сыграть Лилит, у Ковальчук есть. Кроме того, что она стройна, хороша и любит себя на сцене больше, чем любит себя Лилит, в первом акте, пока ее героиня хитро покупает дорогую шубу, обжуливая и любовника и мужа, и демонстрирует Еве повадки настоящей женщины (то есть совершает вполне объяснимые для современной героини поступки), - данных Ковальчук вполне хватает. Она хорошо смотрится на подиуме, демонстрируя ноги и шубу, она обаятельна и ярка, но дальше Лилит должна не покориться ангелу, не смириться с Богом - и улететь. Во втором акте досадуешь на монотонность Ковальчук: краски иссякают, наступает унылая пора интонационного и пластического однообразия (нога - лицо - улыбка - нога...), сценическая жизнь Лилит проходит не между землей и небом, светом и тьмой, а на подиуме. Актрисе явно не хватает личностного бесстрашия, горючей смеси из интеллектуальной иронии и драматической отваги - той смеси, которая доводила бы их обоих, Ковальчук и Лилит, до самосожжения. Иначе не ясно, какой альтернативный путь предлагала нам Первая Ева, иначе не возникает горечи: Боже, как убога наша жизнь!
Интеллектуальные парадоксы Павича упакованы в постмодернистскую оболочку, в тексте царит вавилонская смесь всего и вся. Под шубой Лилит - обнаженное тело, надушенное Jacomo de Jacomo, она ездит в Париж, не хочет плодить человечество от «никакого» Адама, а от других мужчин может рожать только девочек. Так сообщает демон в образе майора Бейли, любовника Лилит (Георгий Траугот мог бы дать в роли хоть один намек на то, что его герой не просто любовник, а любовник демонический...). Следовательно, дочери Лилит, отрицающие отцовскую математику, произведут себе детей из собственного ребра - нечто совершенно иное, - и человеческий род пойдет не от мужчин, а от женщин, «по молоку». Альтернативное человечество в этом случае не будет похоже на сумрачного Адама с грыжей, оно станет непокорными атлантами, а этого всевышняя власть - земная и небесная - допустить не хочет: ведь в этом случае закончатся войны, дьяволу придется выйти в отставку... etc. ЛИЛИТ НЕ ХОЧЕТ, ЧТОБЫ БУДУЩЕЕ ЧЕЛОВЕЧЕСТВО БЫЛО ЕЕ ОШИБКОЙ, пусть ошибутся другие!
Для всей этой интеллектуальной суспензии (а в ней еще есть и египетский бог Анубис, которого Снглф, одетый в костюм от Армани, держит в слугах и зовет Петром, как апостола, и писец Тот в форме секьюрити) нужно было найти театральные фактуры.
Визуальную, стилевую, адекватную смыслам Павича. Неужели правда - меховой салон? Кич? Наша жизнь? И как тогда быть с философской мистификацией изысканно образованного серба? Среду создают не декорации М. Брянцевой (они вполне функциональны, и только), а костюмы Ф. Сельской. Все шубы сделаны из мятой оберточной бумаги, из нее же - ажурно вырезанной и закрученной, как детские самоделки, аппликатированной и эпатажно раскрашенной - сконструированы экзотические, дикие, кричащие костюмы, в которых то и дело, перебивая решение судеб мира, дефилируют на подиуме манекенщицы - студентки курса В. Пази. Бумага - это то, что может сейчас порваться, что не вечно и в то же время вечно (рукописи не горят), бумага - это материал писателя Павича. Она все стерпит, особенно игру!
Стиль - и в режиссерских шутках (Павич - трюкач, Петров должен угнаться за его парадоксами). Упаковав огромную шубу Лилит, Снглф вручает ей... малюсенький пакетик. Банковскую карточку прошивает на старой швейной машинке «Зингер». Обед на «саммите» по решению судьбы человечества (то есть - самый что ни на есть «высший уровень») подадут в простых черных чугунках (Адам тут же свински зачавкает, Ангел через трубочку напитается ароматом пищи...).
Пластическую. Спектакль размят и поставлен на ноги Н. Реутовым. Кажется, только с В. Петровым этот балетмейстер работает так содержательно и азартно, не тиражируя найденное. В «Кровати» не только замечательно поставлены два танца, над «студенческим» подиумом будто навис балетмейстерский хлыст Реутова - и исполнительницы работают безупречно.
Актерскую. То есть - ансамбль, в котором исполнители понимали бы сложные задачи поэтики Павича. И тут, надо сказать, спектакль отлажен, как отлажен механизм каждого творения Павича. Ансамбль «Кровати для троих», составленный в том числе из очень молодых исполнителей-студентов, сильнее каждого актера в отдельности, а это для театра Ленсовета новейшего времени - как встреча с затонувшей Атлантидой...
В третьем акте Ева живет с Адамом в «кровати для троих» - в той кровати, которая никогда не сможет избавиться от Лилит - обитательницы пространства, не подвластного ни Богу, ни черту, ни людям. Это пространство снов. И нет способа запретить Лилит приходить в чужой сон, пить мужское семя, когда захочется (потому-то для Адама и Евы целая проблема плодиться и размножаться, зачать Каина и Авеля...). Постель для троих - это та постель, куда попадает каждый, принявший свое поражение за победу. (Это - последняя реплика Лилит, покинувшей сцену во втором акте.)
Ева (Наталья Шамина) - не только роль, которую можно сыграть, но роль, знакомая всем, как домашние тапочки. Затаенная, тихая в первом акте, потом «на равных» соперничающая с сестрой на подиуме, расцветающая женской красотой, Ева-Шамина становится в третьем акте истерической, неудовлетворенной женой постылого мужа. Их скандалы вперемежку с постельной эквилибристикой («эротические» кувырки на кровати с целью продолжения людского рода) трижды прерываются похоронами погибших девочек-атланток, и весь третий акт становится расследованием - кто же убил дочек Лилит. Египетские боги-секьюрити трижды выкатывают широкую коляску - и сыплют туда землю, льют воду, в третий - из коляски вырывается огонь. Пока линялая жена Ева рыдает, обвиняя подвыпившего мрачного мужа Адама, и швыряет в него туфли, человечество предает стихиям земли, огня и воды свою
альтернативную историю.
Как всегда, Павич хочет совместить в одном произведении множество жанров, становится многословен и отчасти манерен. Доказательства того, что собственных дочек убил Адам за какие-то ошибки в расчетах, тонут в пространных диалогах. Тем более главное уже произошло - исчезла Лилит. А с ее исчезновением «Кровать для троих» теряет центр, как теряет праздничность пространство, как теряет смысл жизнь. Демон Бейли долго рассказывает, что «умирающая нерожавшая женщина - это женщина, которая никогда не умирала, с тех пор, как существует мир, и которая в момент смерти умирает в первый раз. Все ее предки-женщины, те, что рожали, приходят к ней, чтобы умереть в ее смерти... Смерть твоих девочек, Адам, имеет космические размеры, и она больше себя самой в тысячи раз. Она представляет собой угасание целого рода человеческого, рода по молоку...»
И пусть Ева кричит, что у нее и Лилит не было матери, а был только отец - какая разница? С исчезновением Лилит и ее дочек закончился праздник. Тусклый свет освещает жизнь «неальтернативного человечества» с финальным самоубийством Адама. Последние слова Евы: «Должно быть, он ее просто безумно любил. Ее всегда все любили... А мои дети, Каин и Авель, никогда не увидят собственного отца».
Во главе погребальной финальной процессии по подиуму идет Лилит...
Последние годы Владимир Петров стремился к театру категориальному, сущностному, погруженному в себя. В своих спектаклях он хотел говорить о Судьбе, Любви, Смерти, Свободе, Жизни. Как таковых. Но главное - долгие годы его волновала драма невоплотимости. Любовью в его спектаклях становилась только неосуществленная любовь. Свободой - нереализованная свобода. Сперва эти ноты были лирическими, затем драматическими, теперь, кажется, сам Петров, найдя в Павиче точку некого начала, иронизирует над глобальностью неразрешимых (и, следовательно, никогда не могущих воплотиться в каком-то решении) проблем. Он поставил игру об изначальной невозможности человечества - воплотиться, но парадокс в том, что эту театральную игру он мастерски воплотил. Впрочем, игра - не жизнь, ее-то сыграть легче...
«При покупке билетов зрители должны выбрать, через какой вход - мужской или женский - они предпочитают попасть в зал. Это никак не связано с полом самих зрителей. Зрительный вход разделен на части: левую - женскую и правую - мужскую».
М. Павич. Первая ремарка к пьесе «Кровать для троих».
В. Петров в театре им. Ленсовета не воспользовался этим указанием автора и не разделил вход в спектакль.
Я же позволю себе воспользоваться указанием Павича и организовать выход из текста двумя путями, разделив страницу на левую - мужскую и правую - женскую колонки.
Мужская колонка
Анатоль Франс «Дочь Лилит»
Я только что закончил книгу «О сотворении мира»... Опираясь на геологию, доисторическую археологию, восточные космогонии, хетские и шумерские памятники, халдейские и вавилонские предания, древние легенды, сохранившиеся в талмуде, я доказываю существование преадамитов, о которых боговдохновенный автор Книги Бытия не упоминает по той только причине, что существование их не имеет никакого отношения к вечному спасению детей Адама. Мало того, кропотливое исследование первых глав Книги Бытия убедило меня в том, что было два сотворения мира, отделенных одно от другого многими веками, причем второе - это, так сказать, просто приспособление одного уголка земли к потребностям Адама и его потомства.
<...>
Слушайте же, слушайте! У Адама, как я вам уже говорил, была первая жена, о которой ничего не сказано в библии, но говорится в талмуде. Ее звали Лилит. Она была создана не из ребра Адама, но из глины, из которой был вылеплен он сам, и не была плотью от плоти его. Лилит добровольно рассталась с ним. Он не знал еще греха, когда она ушла от него и отправилась в те края, где много лет спустя поселились персы, а в ту пору жили преадамиты, более разумные и более прекрасные, чем люди. Значит, Лилит не была причастна к грехопадению нашего праотца, не была запятнана первородным грехом и потому избежала проклятия, наложенного на Еву и ее потомство. Над ней не тяготеют страдание и смерть, у нее нет души, о спасении которой ей надо заботиться, ей неведомы ни добро, ни зло. Что бы она ни сделала, это не будет ни хорошо, ни плохо. Дочери ее, рожденные от таинственного соития, бессмертны так же, как и она, и, как она, свободны в своих поступках и мыслях, ибо не могут ни сотворить угодное богу, ни прогневать его. Итак, мой сын, я узнаю по некоторым несомненным признакам, что это создание, которое толкнуло вас к падению, - Лейла, дочь Лилит. Молитесь, завтра я приму вашу исповедь.
<...>
Он на минуту задумался, потом вынул из кармана лист бумаги и сказал:
- Вчера, после того как я пожелал вам спокойной ночи, почтальон, опоздавший из-за снега, вручил мне грустное письмо. Господин первый викарий пишет, что моя книга огорчила архиепископа и омрачила в его душе радость праздника кармелитов... Его преосвященство не может одобрить столь вредоносных мудрствований. Вот что мне пишут. Но я расскажу его преосвященству ваше приключение. Оно докажет ему, что Лилит существует и что это не моя фантазия.
Я попросил у г-на Сафрака еще минуту внимания.
- Лейла, отец мой, уходя, оставила мне кипарисовую кору, на которой начертаны стилосом слова, не понятные мне. Вот этот своеобразный амулет.
Господин Сафрак взял легкую стружку, которую я ему подал, внимательно ее рассмотрел, затем сказал:
- Это написано на персидском языке эпохи расцвета, и перевод трудностей не представляет:
Молитва Лейлы, дочери Лилит
Боже, ниспошли мне смерть, дабы я оценила жизнь.
Боже, даруй мне раскаяние, дабы я вкусила
от наслаждения.
Боже, сделай меня такой же, как дочери Евы.
Женская колонка
Марина Цветаева «Попытка ревности»
Как живется вам с другою, -
Проще ведь? - Удар весла! -
Линией береговою
Скоро ль память отошла
Обо мне, плавучем острове
(По небу - не по водам!)
Души, души! - быть вам сестрами,
Не любовницами - вам!
Как живется вам с простою
Женщиною? Без божеств?
Государыню с престола
Свергши (с оного сошед).
Как живется вам - хлопочется -
Ёжится? Встается - как?
С пошлиной бессмертной пошлости
Как справляетесь, бедняк?
«Судорог да перебоев -
Хватит! Дом себе найму».
Как живется вам с любою -
Избранному моему!
Свойственнее и съедобнее
Снедь? Приестся - не пеняй...
Как живется вам с подобием -
Вам, поправшему Синай!
Как живется вам с чужою,
Здешнею? Ребром - люба?
Стыд Зевесовой вожжою
Не охлестывает лба?
Как живется вам - здоровится -
Можется? Поется - как?
С язвою бессмертной совести
Как справляетесь, бедняк?
Как живется вам с товаром
Рыночным? Оброк - крутой?
После мраморов Каррары
Как живется вам с трухой
Гипсовой? (Из глыбы высечен
Бог - и начисто разбит!)
Как живется вам с стотысячной -
Вам, познавшему Лилит!
Рыночною новизною
Сыты ли? К волшбам остыв,
Как живется вам с земною
Женщиною, без шестых
Чувств?
Ну, за голову: счастливы?
Нет? В провале без глубин -
Как живется, милый? Тяжче ли,
Так же ли как мне с другим?
Марина Дмитревская