На сцене Театра им. Ленсовета Денис Хуснияров поместил героев пьесы шведского драматурга Ларса Нурена «Демоны» в пространство музыки группы «The Doors». Получился коллаж, нервная и живая ткань, которая скрепляется психоделическими композициями Джима Моррисона.
Пьеса «Демоны» – вариация на темы «Кто боится Вирджинии Вулф?» Эдварда Олби или «Сцен из супружеской жизни» Ингмара Бергмана.
Фото Ю. Смелкиной
Истории двух семейных пар на пороге сорокалетия (Франк и Катарина, Томас и Йенна) то развиваются параллельно, то сталкиваются. Отношения бездетной пары, Франка и Катарины, с ненавистью и любовью одновременно, в интерпретации режиссера рифмуются с отношениями Джима Моррисона и его музы Памелы Курсон. Известно, что их страсть и нежность сменялась скандалами и попытками суицида. Постоянный поиск новых ощущений, попытка заглянуть за последнюю черту. Невозможность расстаться и невозможность быть вместе.
Вся эта история – о том, как, сажая райский сад, человек в какой-то момент понимает, что этот сад легко превращается в кладбище. Сначала ведра с яркими разноцветными тюльпанами едва видны в глубине сцены, но чем больше усиливается безысходность, тем ярче разгорается тюльпановый пожар. Много писалось о перенесении Моррисоном на рок-сцену яростного воздействия «театра жестокости» Антонена Арто, для такой манеры исполнения даже был придуман термин «Арто-рок». Чего стоят определения критиками творчества Моррисона «Дионис современной культуры», «черный исповедник». Никогда не было известно заранее, сколько времени будет длиться композиция, песня или стихи могли рождаться на сцене. Джима волновал не только процесс, но и итог, а итогом должен был стать катарсис.
Фото Ю. Смелкиной
Задача Сергея Перегудова в роли Моррисона – построение вертикали, соединение земного ядра со звездами, демонов с богами. Он дает возможность другим актерам строить роли более тонкого психологического рисунка, как бы взяв на себя часть их боли, крови и пота. Другие музыканы – Роман Кочержевский (гитара), Кирилл Фролов (ударные), Евгений Стецюк (клавишные) – не просто виртуозы, они своего рода апостолы рок-идола.
Площадка в центре сцены – то подиум для ударной установки, то ванная комната, и всегда – эшафот (художник Николай Слободяник). Ванная – еще один символ смерти (Моррисон умер в собственной ванной). Выходы Перегудова в кожаных штанах с серебряным поясом создают аллюзию исполнения культового обряда Мифического Змея Моррисоном, они – продолжение реплик героев. Для Моррисона микрофон символизировал культовое Дерево Сновидений. В спектакле Хусниярова подобных символов три: микрофон, связка из телефонных трубок, подвешенная в центре сцены, и огромная металлическая шея-змея душевой стойки. Все это роднит между собой ощущение боли и одиночества героев. Шесть болтающихся черных телефонных трубок только обещают возможность дозвониться кому-то.
Фото Ю. Смелкиной
Сценография органично визуализирует связь музыки «The Doors» с временами хиппи, райский садом «детей цветов», полным демонов. Создается атмосфера усиливающегося цветочного дурмана. Эпоха хиппи – цветочная дорога к печальному концу, в состояние сознательного безумия, в хаос. Перевернута белая ванна, застыла виселица-душ. Мраморная безрукая Венера, несоизмерима большая рядом с людьми, спокойная и холодная. Демоны хотят пить – на авансцене расположен эшелон бутылок, все герои пытаются утолить свою жажду водкой, виски. Франк (Олег Федоров) даже создает водочный душ для себя и Катарины (Анна Алексахина). Но жажда неутолима.
Художник по свету Гидал Шугаев буквально залил светом этот жертвенник человеческих судеб, но свет не раскрывает героев, а ослепляет и помогает им раствориться, спрятаться в его лучах. Напряжение, включенность пространства зала в происходящее, шаманство музыкантов создают щемящий образ этого спектакля, его яростное лицо.
Между Франком и Катариной – желание задушить любовью, подчинить, убить или быть убитым. Оба знают, что отношения обречены. Вспышки страсти, признания в любви – агония. Все попытки уйти в другие связи обречены на провал, они только усиливают какую-то неконтролируемую и неразрываемую связь. Катарина пытается выразить свою любовь и боль словами, но Франк охраняет последние рубежи своей свободы, ее у него почти не осталось. Выбирая между тем, сделать ли Катарину счастливой или сохранить в себе хоть какой-то островок свободы, Франк решает в пользу свободы, что прорывается в его разговоре с Томасом: «
Во мне есть что-то, что ей нужно, понимаешь, очень нужно –
понимаешь –
и я ей этого не дам…».Франк Олега Федорова – человек страстный и ранимый, сдерживание внутренних демонов дается ему невероятными усилиями. В нем постоянно идет борьба, которую мы чувствуем во всем его напряженном теле, в проскальзывающей гримасе страдания. Герой понимает: то последнее, что он может бросить в тлеющий костер их отношений, уже не даст этому костру разгореться. Каждый спасается в одиночку.
Фото Ю. Смелкиной
Катарина в исполнении Анны Алексахиной – разрушительный шторм. Актриса создала образ женщины, решившейся идти до конца. Путем саморазрушения и разрушения всего вокруг, хотя ей кажется, что это попытка сохранить отношения. Она уже не видит берегов, поглощенная подведением жизненных итогов. Алексахина не просто красива в роли Катарины, она торжественно прекрасна. Но прекрасна, как ангел смерти.
Многие монологи Франка и Катарины – практически переводы песен «мрачного, адского Ариэля», как называли Джима. Для Моррисона дорога саморазрушения была прямой и короткой, длиной в 27 лет. Для героев пьесы этот рубеж пройден, путь более извилист, с остановками и возвращениями. Кажется, что Катарина и Франк не умеют пользоваться своей свободой, каждый не знает, что с ней делать, но хочет еще и заполучить чужую. Каждый и садист, и жертва, в каждом дремлет свой демон.
Совсем другая пара Йенна (Юстина Вонщик) и Томас (Олег Андреев). Они всегда появляются из глубины сцены и никогда из зрительного зала, как Катарина и Франк. Их мир практически не выходит за пределы дома. Особенно мир Йенны. Эта определенность и тяготит. Усталость от обязанностей, долгов, счетов. Постоянная беременность, воспитание детей Йенной и замена одной «хреновой» работы на другую Томасом. Подавляемое раздражение, недовольство друг другом. Томасу уже отвратительна жена, его бесит «время, которое нужно ждать, чтобы женщина снова стала красивой», пугает мысль о ее возможной очередной беременности
. Его мечта – бросить всех и хотя бы на одну ночь умчаться к морю. Всех, даже маленькую дочь. Ему нечем дышать. Но Томас Олега Андреева самый толстокожий из персонажей, потенциально способный найти удобный для себя выход из всей этой истории.
И холод… После попыток достучаться до другого или просто высказаться всех неизменно сковывает холод, все начинают кутаться в пальто, съеживаться. Попытка обнажением своей души притянуть чужую душу заканчивается провалом, разочарованием в партнере, опустошением, ознобом.
Йенна носит красную перчатку до локтя, у нее экзема. Еще она потеет. Постоянно.
«Стоит мне задуматься о чем-то, как я вся потная. Это после беременности». Смех в зале. Красивая Йенна почти раздавлена, она не просто нелюбима, она сама перестала себя любить. От поцелуя Франка молодая женщина почти впадает в анабиоз. Она не жалуется, а просто и добродушно рассказывает Франку о том, как за ее счет решаются домашние конфликты:
«У нас у обоих нет чувства юмора. Когда Томас сердится, я говорю просто, что люблю его. Если вовремя сказать правильные слова, то ничего не случится. Если вовремя сказать "я люблю тебя", то ссоры не будет». Неожиданно смешная и загнанная Йенна прорывается через свою черту отчуждения, но эта черта отделяет ее не от будущего, а от прошлого. Страх – ее главное чувство. Оно из «счастливого» детства, вместе с экземой.
Фото Ю. Смелкиной
Смешная Йенна – самый развивающийся образ в спектакле. От женщины с коляской в бесформенном платье она проходит несколько превращений. Проблевавшись в ванной, она обретает желанную мужем форму – появляется стройная и веселая женщина в ярко-красном платье. Потом рождение Венеры в белой сорочке на стуле рядом с огромным изваянием Венеры-статуи. Вспыхнувшее в ней чувство тоже стынет, заковывается в черное пальто, зябнет, жизнь возвращается в привычное русло. На ней опять бесформенное платье в горошек и перчатка до локтя. Юстину Вонщик нельзя не заметить в любом спектакле, даже если это небольшой эпизод, если совсем нет слов. Какая-то неуловимая энергетика движения, взгляда, природная актерская органика.
О «The Demons» в театре им. Ленсовета точно можно сказать и как о рок-театре, и как о поэтической драме. Кажущаяся простота, доступность, ритуальный ритм, общее дыхание на сцене и в зале позволили всем на какое-то время отпустить своих демонов погулять в залитое светом тюльпановое поле.
It hurts to set you free
But you'll never follow me
The end of laughter and soft lies
The end of nights we tried to die
This is the end
Как больно отпускать тебя на волю,
Ведь следом за мной ты никогда не пойдешь.
Конец смеху и нежной лжи
Конец тех ночей, когда мы пытались повстречать свою смерть.
Это конец.
«The end» («The Doors»)
январь 2016